узкий Канал и несколько миль по дороге… Я скоро вернусь.
– Да, да, это не расстояние, Арман… но этот Париж, особенно страшный сейчас…
Они достигли края скалы. Мягкий бриз играл волосами Маргариты, белыми змеями развевался по плечам ее белый шарф. Как хотелось ей там, далеко, увидеть берег Франции, безжалостной и жестокой Франции, упивающейся кровавыми жертвами – страшной данью, которую ей платили лучшие из сынов.
– И это наша родная и прекрасная страна, – вздохнул Сен-Жюст, будто угадав ее мысли.
– Но они слишком далеко зашли, Арман, – ответила Маргарита запальчиво. – Мы с тобой республиканцы. Одинаково мыслим, одинаково горим свободой и равенством, но даже ты должен понимать, что они зашли слишком далеко.
– Тише, – прервал Арман, инстинктивно оглядываясь.
– Вот видишь, ты боишься говорить, даже думать об этих вещах. И это здесь, в Англии. – И она неожиданно прижалась к нему с сильной, почти материнской страстью – Останься, Арман, – попросила она. – Не уезжай. Что я буду делать, если… если… если. – Голос ее захлебнулся в слезах, а глаза, горячие и любящие, нежно смотрели на молодого человека, остававшегося спокойным.
– Как бы там ни было, ты всегда останешься моей бесстрашной сестренкой, – мягко сказал он, – и никогда не забудешь если Франция в опасности, отворачиваться от нее – недостойно.
Едва он заговорил, как вновь к ней вернулась улыбка, детская и нежная и, благодаря непросохшим еще слезам, в высшей степени патетическая.
– О, Арман, – сказала она ласково, – иногда мне вдруг хочется, чтобы ты был не столь доблестным… Я прекрасно знаю, что твои шалости далеко не безобидны. Но ты будешь благоразумен? – добавила она серьезно.
– Насколько возможно… Я обещаю тебе…
– Помни, милый, кроме тебя, больше, больше некому обо мне позаботиться.
– Но, родная моя, у тебя же теперь другая жизнь, у тебя есть Перси.
Ее тихий ответ сопровождал странный задумчивый взгляд:
– Да… было. Когда-то.
– Но ведь он…
– О да, да, милый, не думай об этом, не расстраивай себя, Перси очень хороший.
– Нет, я не могу не думать, не расстраиваться из-за тебя, Марго, – энергично прервал Арман. – Послушай, дорогая моя, я раньше не говорил с тобой об этом, что-то меня всегда останавливало, но я чувствую, что теперь не могу уехать, не задав тебе одного вопроса. Ты можешь не отвечать, если не хочешь, – добавил он, уловив странный, почти стыдливый взгляд, промелькнувший в ее глазах.
– Что? – просто спросила она.
– Знает ли сэр Перси Блейкни, что… Я имею в виду ту роль, которую ты сыграла в аресте маркиза де Сен-Сира?
Она засмеялась безрадостным, злым и оскорбительным смехом, прозвучавшим фальшиво в музыкальной партии ее голоса.
– То, что я выдала маркиза де Сен-Сира трибуналу и без лишних слов отправила его и все его семейство на гильотину? Да, знает. Я сказала ему после свадьбы.
– А ты рассказала ему все обстоятельства, снимающие с тебя всякую вину?
– Говорить про обстоятельства было уже поздно. Ему все рассказали другие, я со своими признаниями опоздала. Я не могла начинать оправдываться, я не была бы самой собой, пытаясь…
– И?
– И теперь вполне счастлива, сознавая, что первый дурак Англии совершенно презирает свою жену.
Она сказала это с такой запальчивой злобой, что Арман Сен-Жюст, очень любивший сестру, почувствовал, как затронул свежую, еще ноющую рану.
– Но сэр Перси любит тебя, Марго, – осторожно напомнил он.
– Любит? Меня? Да, Арман, когда-то я тоже так считала, иначе не вышла бы за него. Я думаю, – добавила она медленно, – я думаю, что даже ты, не говоря уже о других, даже ты считаешь, что я вышла за сэра Перси из-за богатства. Но, уверяю тебя, дорогой, это было совсем не так. Мне казалось, он с неистовой страстью обожает меня. Я никогда никого не любила прежде, ты знаешь, а мне было уже двадцать четыре. Я думала, что любовь вообще не для меня. Но все-таки мне казалось, что, когда тебя любят слепо, страстно и безоглядно, – это должно быть божественно… И сам факт его тупости и медлительности вселял в меня надежду на то, что он всегда меня будет так любить. Умному мужчине необходимы новые интересы, честолюбивому – новые надежды, а дурак, мне казалось, будет меня обожать, ни о чем другом не думая. Я была в состоянии ответить ему, я позволила обожать себя, став бесконечно нежной в ответ… – Маргарита глубоко вздохнула, и в этом вздохе отразился целый мир рухнувших надежд.
Арман Сен-Жюст слушал ее, не прерывая, и в мыслях его воцарился хаос. Было больно видеть эту молодую женщину, совсем еще юную, которая, стоя лишь на пороге жизни, уже потеряла надежду, иллюзии, те золотые фантастические сны, что должны были сделать ее молодость одним бесконечным и длинным праздником. Арман, поскольку очень любил свою сестру, конечно же понял, что осталось невысказанным Маргаритой, что спряталось у нее внутри. Несмотря на то, что сэр Перси Блейкни был скучен умом, в неповоротливом мире его мыслей таилась «комната» с бесконечной глубокой гордостью за длинную родословную безупречных английских предков. Один из них умер на Босвортском поле, другой посвятил свою жизнь спасению изменников Стюартов. И эта глупая неискоренимая гордость, предрассудок, как называл ее республиканец Арман, наверняка была оскорблена такой предысторией леди Блейкни. Она была молода, неопытна, ее ввели в заблуждение, у нее, увы, были плохие советчики. Арман это знал, как знали и те, кто был с ней близок в дни молодости, в часы откровений. Но тугодуму Блейкни не было никакого дела до обстоятельств, он верил лишь фактам, а факты говорили одно, леди Блейкни выдала дворянина, а этого
