кусочки бактерицидного пластыря. От волдырей. Натер, работая с культиватором. Я смотрела, как он листает страницы, глядя на свои руки. В какое-то мгновение мне показалось, что по его рукам я могу прочесть всю историю нашего брака. В волосатых запястьях, в линиях ладони, в пальцах, помнящих прикосновение ко мне. Тут, именно тут было таинство, соединявшее людей.
– Хорошо, – сказал Хью, кладя бумаги на колени. – Поговорим о Нелл.
Я начала с пролога.
– В ту ночь, когда я приехала на остров, я застала мать за ритуалом – она хоронила свой палец рядом со статуей святой Сенары, помнишь, я тебе об этом рассказывала.
Хью кивнул.
– Я спросила, зачем она отрубила его, и она начала рассказывать… понимаешь, так говорят люди, прежде чем вспомнят, что это тайна. Она упомянула имя моего отца и отца Доминика, а потом, когда поняла, что сказала, остановилась и не захотела продолжать. Так что отец Доминик каким-то образом явно замешан. – Я бросила взгляд на Кэт. – Конечно, Кэт со мной не согласна.
Кэт даже не стала отнекиваться; отчасти я и сказала это, чтобы посмотреть на ее реакцию. Но она в ответ только воззрилась на меня и закинула ногу на ногу.
– Ты говорила с отцом Домиником? – спросил Хью.
– Да, и он сказал мне, что некоторые вещи лучше держать в тайне.
Хью наклонился вперед, зажав руки между коленями.
– Ладно, забудем на минутку про отца Доминика. Ты-то что думаешь, зачем она отрубает себе пальцы? Ты была с ней почти два месяца. Что подсказывает тебе нутро?
Нутро? На мгновение я лишилась дара речи. Хью спрашивал меня, что я чувствую нутром, причем в области, где считал себя специалистом. Раньше он кратко излагал мне свою медицинскую точку зрения – прямо по учебнику или медицинской энциклопедии – и начисто отметал все, что думаю я.
– Мне кажется, что причина в прошлом, в том, что, как ей кажется, она сделала, – ответила я, взвешивая каждое слово, мне так хотелось быть точной. – Что-то, имеющее отношение к отцу и такое ужасное, что это буквально свело ее с ума. Думаю, безумное желание калечить себя – своего рода покаяние. Она пытается искупить вину.
Помню, как Кэт отвернулась и слегка покачала головой, как люди, которые чему-то не верят.
Я была полна решимости убедить ее не меньше, чем Хью. Я процитировала Писание, где говорится, что если правая твоя рука соблазняет тебя, то лучше отсечь ее, нежели все тело твое будет ввержено в геенну.
– Ты хотя бы догадываешься, какой грех пытается замолить Нелл? – задал вопрос Хью.
Кэт поднесла руку ко лбу и потерла красное пятно, образовавшееся на коже. Я видела, что глаза ее широко раскрыты, и в них, да, в них читался испуг.
Я уже собралась было ответить, что мне не раз приходило в голову – у матери была с отцом Домиником интрижка, но вовремя остановилась. Сказать такое было немыслимо. Это было слишком близко к правде о самой себе. И потом – какие улики у меня были? Как отец Доминик спросил мать, сможет ли она когда-нибудь простить их? Что он написал неподобающий монаху отрывок в своем буклете, предполагая, что эротика ни на йоту не менее духовна, чем божественная любовь? Что святая Эудория, с которой, возможно, соперничала мать, была проституткой?
Я пожала плечами.
– Не знаю. Но наказание – только часть. Думаю, она верит, что, делая все это, может стать своего рода спасительницей.
– Что значит «спасительницей»? – спросила Кэт.
Я рассказала им о двух книгах, которые мать взяла в монастырской библиотеке. Историю святой Эудории, которая отрубила палец и посеяла его в поле, и Седны, чьи десять отрубленных пальцев, упав в океан, обратились в первых морских существ.
Рассказывая, я не сводила глаз с Хью, чтобы понять, воспринимает ли он то, что я говорю, с долей юмора или считает, что это всерьез заслуживает доверия. Мне хотелось бы не обращать внимания на его мнение, но я не могла. Мне хотелось, чтобы он сказал: «Да-да, ты докопалась до правды. И сделала это ради матери».
– Вот что значит «спасительницей», – ответила я. – Думаю, расчленение, которым она занимается, на самом деле связано с ее потребностью вырастить что-то, создать новый мир и как-то по-новому сочлениться с ним.
Расчленение и сочленение. Эта мысль пришла мне в голову только сейчас.
– Интересно, – сказал Хью и, когда я закатила глаза, решив, что он снова посчитал все, что я говорю, бредом, покачал головой. – Нет, действительно интересно. Более чем.
Он улыбнулся мне грустной, растерянной улыбкой.
– Я всегда говорил так, чтобы придать глянец твоим словам, верно?
Кзт встала и, пройдя в другой конец комнаты, стала без всякой надобности рыться в сумочке.
– Оба хороши, – сказала я.
– Прости.
Я не знала, что сказать. Он хотел, чтобы я потянулась к нему, сказала: «Да, на следующий год у нас будет варьете… Я совершила огромную ошибку. И хочу домой». Но я не смогла.
Я думала, что наша собственная жизнь застрахована. Это был один из тех подсознательных фактов, с которыми я жила каждый день. Подобно движущемуся по небу солнцу, которое встает и садится, как автомат. Подобно звездам, извечно составляющим Млечный Путь. Кто спорит о таких вещах. Они просто есть – и все тут. Я думала, что нас похоронят вместе. Рядышком, на красивом кладбище в Атланте. Или что наши кремированные останки будут стоять в одинаковых урнах дома у Ди, пока она не соберется с духом пойти и развеять прах. Однажды мне представилось, как она разбрасывает содержимое урн на всем пути до острова Белой Цапли, швыряет пригоршни нас в воздух над Костяным пляжем. Я рисовала себе, как ветер взметает нае вместе вьюгой неразличимых частиц, как мы с Хью взмываем в небо и вместе оседаем на землю. А Ди уходит, и крошечные частицы нас запутываются у нее в волосах. Что за таинственное и живучее начало так долго внушало мне уверенность в нас? Куда оно подевалось?
Я посмотрела на руки Хью. Молчание было невыносимым.
Он сам нарушил его:
– Если ты права насчет Нелл, Джесси, – а похоже, что так, – то тогда подход может быть просто в том, чтобы помочь ей вспомнить, воскресить прошлое, чтобы она могла взглянуть ему в лицо. Иногда это помогает людям исцелиться.
Он положил бланки обратно на пустое кресло.
– Подпишешь?
Когда я нацарапала свое имя, Кзт сжала голову руками, не глядя на меня.
В тот вечер Хью вернулся на остров вместе со мной, занес чемодан в старую комнату Майка, а я тем временем пошла наполнять ванну горячей водой. Кэт настояла, что проведет еще одну ночь в больнице, чтобы я могла поехать домой. Завтра мать должны были перевезти в психиатрическое отделение медицинского университета Южной Каролины в Чарлстоне, и Хью согласился быть там, когда я буду ее навещать и встречаться с психиатром. Я была ему благодарна.
Я соскользнула в воду и опустилась на дно ванны, залегла там настолько неподвижно, что стало слышно, как бухает в воде мое сердце. Я затаила дыхание и подумала про фильмы о Второй мировой, в которых подводная лодка ложится на дно океана, заглушив двигатели, слышно только пиканье гидролокатора, и все стараются не дышать, ожидая, что японцы не услышат их. Я чувствовала, что сердце может меня выдать.
«Может, в следующем году…» – сказал Хью. От этих слов у меня защемило в груди.
Варьете – «Психиатрическое варьете», как мы в шутку называли его, – было любимым подарком Хью ко дню рождения. Думаю, в каком-то смысле это были кульминационные моменты прожитых им лет.
Однажды я случайно услышала, как Ди старается описать варьете Хезер: «Понимаешь, мы с мамой устраиваем папе представление. Сочиняем песенку про его работу, как будто он загипнотизировал кого-то и не может разбудить, или что у него Эдипов комплекс, или что-то вроде».
