Мунин, чтобы поскорее спровадить хозяйку.
После ее ухода он еще некоторое время настороженно прислушивался, не притаился ли кто за перегородкой, а затем, обратив к молчаливому гостю разом посерьезневшее лицо, поспешно спросил:
— Ты почему вернулся?
— Да потому, что в Киото мне больше делать нечего.
— То есть как? А Кураноскэ? — невольно воскликнул Мунин, тут же оглянувшись на
Гость, несколько озадаченный таким напором, рассмеялся:
— Да нет, правда, его милость к тому готовится, но пока что он из своей Ямасины перебрался в храм Конрэн-дзи, что на Сидзё в Киото, в Обитель Сливового Сада. Должно быть, никак не позднее конца месяца собирается выступать. Однако сын его милости, Тикара, отправился в Эдо раньше. Поскольку все наши в Киото сейчас в боевой готовности, я рассудил, что за командора особо беспокоиться нечего, и вернулся почти одновременно с Тикарой.
— Ну-ну! — с облегчением вздохнул Мунин, и тревожная озабоченность сошла с его лица. — Молодец, потрудился на совесть!.. Так значит, дело двинулось? Давно я этого ждал. Точнее, меня заставляли ждать… Я, конечно, понимал, что родич мой все сделает как надо, а все же ждать было уже невмоготу — из последних сил крепился. Говоришь, Тикара уже здесь? Он ведь совсем дитя еще… Ну да, ему всего-то пятнадцать исполнилось. Не иначе, Кураноскэ решил взять его с собой на дело. Небось, радуется мальчишка, что раньше отца приступает… Я его видеть-то не видел. Как он? Будет ли от него там польза? На отца-то похож? Если похож, должно быть, от горшка два вершка?
— Вот уж нет! — горячо возразил гость, как бы окидывая мысленным взором рослую фигуру юноши. — Он выше меня на два-три суна, а уж если с вами сравнивать, то, пожалуй, на целый сяку. По возрасту, может еще и дитя, но воин из него получился первоклассный — отважный и искусный, под стать отцу.
— Неужто? Ну и удалец!
Тикара впервые отправлялся в Эдо — город, где ему предстояло умереть. Конечно, при благоприятном стечении обстоятельств ему, может быть, и удастся выжить в схватке, когда свершится месть, но ведь он шли против закона и, стало быть, все равно их ожидала неминуемая смерть. Ну, а если не повезет, может быть, он падет от чьего-то меча, так и не увидев головы заклятого врага. Или — кто знает — возможно, еще раньше его настигнет клинок подосланного убийцы… Как бы ни сложилось, в любом случае его ждет смерть. Все помыслы Тикары были об одном: как отомстить заклятому врагу покойного господина. О том, что ему самому суждено при том погибнуть, он думал спокойно, почти равнодушно. Наверняка он узнал об уготованной ему участи перед тем, как отправиться в Эдо. Как-то раз они сидели друг напротив друга с отцом, и тот вдруг спросил:
— Не хотел бы ты повидаться с братьями и сестренкой?
Мать и братья жили сейчас у деда в Тадзиме. Тикара просиял, глаза его блеснули.
— Наверное, хотел бы, — ответил он. — Можно мне наведаться ненадолго в Тадзиму — попрощаться?
— Делай так, как сам сочтешь нужным. Только если пойдешь в Тадзиму, лучше там ни о чем таком не говорить… Ни к чему их беспокоить.
— Хорошо, — тихо промолвил Тикара, должно быть, вполне понимая, что имеет в виду отец.
Кураноскэ, пожалев сына, разрешил Тикаре повидаться в последний раз с матерью и братьями, но сам же и переживал от того, что в действительности совершил безжалостный поступок. Сын, конечно, уже, можно сказать, взрослый мужчина, но что он должен почувствовать, встретившись в такой момент с семьей! Сердце Кураноскэ разрывалось от того, что он так жестоко обошелся с сыном.
Однако Тикара вернулся через три дня из Тадзимы в состоянии духа куда более бодром, чем ожидал отец.
— Вот и я! — крикнул он с порога.
— Ну, как там все было? — спросил Кураноскэ.
— Дедушка и мама очень обрадовались. Дайдзабуро и остальные прямо повисли на мне и ни за что не хотели отпускать. Просто беда с ними!
— Хм… Ты им не сказал, что отправляешься в Эдо?
— Нет… Но дедушка как будто бы все знал — он мне на прощанье сказал: «Смотри там, не подкачай!» Мама молчала, но глаза у нее были все красные…
— Вот как? Что же, дед, наверное, все понял, — сказал Кураноскэ, — ну, и хорошо!
Подробности он слушать не стал. Хотя Тикара пытался представить, что ему уже не доведется более увидеться с матерью и братьями, от которых он только что вернулся, осознать это до конца он не мог. Ему хотелось верить, что еще представится случай где-нибудь встретиться. Потому-то он и не выглядел подавленным, как того опасался отец. Наоборот, он был полон воодушевления, впервые в жизни ощущая себя полководцем, выступающим в поход. С ним вместе должны были идти трое: старый Кюдаю Масэ, их родич Сэдзаэмон Оиси и молодой Синдзити Касэмура. Однако перед самым отправлением присоединились еще трое: Коуэмон Онодэра, Исукэ Яно и Васукэ Каяно.
По прибытии в Эдо остановились в дальней усадьбе Яхэя Коямая, что в третьем околотке квартала Хонгоку. Садик возле дома был невелик, да и весь дом по сравнению с их жильем в Киото показался Тикаре каким-то до обидного маленьким и тесным. Все окрестности были плотно застроены, с улицы постоянно доносился шум шагов и голоса прохожих, что казалось странным и непривычным юноше, попавшему сюда из тихой уединенной Ямасины после долгого невеселого путешествия по осенним дорогам. Нечего и говорить, что бесчисленным прохожим, сновавшим, словно муравьи, по улицам огромного города и занятых своими повседневными делами, не было никакого дела до той благородной цели, ради которой Тикара готов был пожертвовать жизнью, отчего сердце юноши преисполнялось безысходной тоской одиночества. С особой силой накатывало это чувство потерянности, когда он оказывался посреди людского потока, в толпе. Ему было невыносимо грустно ощущать себя пришельцем с другой планеты, и потому он не любил прогулки по городу, предпочитая отсиживаться в четырех стенах.
Вероятно, в какой-то мере той же неприкаянностью подсознательно маялись и все остальные, но в то же время сознание обособленности от всего и вся только прочнее связывало их друг с другом. Они знали, что уже не принадлежат этому миру, что родились и живут на земле лишь ради того, чтобы довести до конца священное дело мести. То было болезненное состояние души, о котором предупреждал Кураноскэ, видевший в нем опасность, когда говорил, что «не следует ожесточаться, замыкаясь на одной идее». Тикара, оказавшийся в Эдо, вдалеке от отца, вскоре впал в нервическое ожесточение, что было естественно и неизбежно для пятнадцатилетнего юноши.
Чуть ли не на следующий день после прибытия Тикары в Эдо срочной почтой Кураноскэ было доставлено послание, в котором говорилось: «Отец, пожалуйста, не задерживайтесь там!»
Кураноскэ только горько улыбнулся: «Вот ведь мальчишка!» Записка от сына тронула его до глубины души.
Все ронины в Эдо были несказанно обрадованы прибытием Тикары. Теперь-то уж, как видно, следовало вскоре ожидать и самого командора.
Все были уверены в этом, и настроение у всех было приподнятое. Желанный час, которого они ждали так долго, был уже близок. Ронины стали чаще заходить друг к другу. Теперь их усилия были направлены на то, чтобы отслеживать каждый шаг противника. Однако дело было не из легких — особенно теперь, когда Исукэ Маэбара и Ёгоро Кандзаки после разоблачения вынуждены были покинуть свои наблюдательные посты, и таким образом прежние источники информации для ронинов были потеряны. Необходимо было что-то срочно предпринять — придумать что-то новое. Но что? Они ломали головы над этой задачей и не могли ничего придумать.
Почти всей челяди из дома Киры было запрещено выходить за ворота. Правом входа и выхода пользовались теперь только самые проверенные слуги и самураи, так что узнать о том, что творится в усадьбе, было не у кого. Памятуя о злоключениях Исукэ и Ёгоро, ронины понимали, что всякая попытка пробраться в усадьбу тайком будет опасна и едва ли осуществима.
Может быть, самого Киры в усадьбе уже и нет… Или он все-таки у себя, в Хондзё? Тревожные слухи то и дело доносились до их ушей. Есть ли все-таки там Кира или нет? Больше всего они боялись его не
