— Там на улице кто-то идет с фонарем!
— Ох, что если это опять Окадзима?! Нет уж, увольте! А ну давай, садись скорее! С младенцем как- нибудь потом разберемся…
— Но как же…
— Хватит нюни распускать! Смотри, хуже будет! А ну залезай, говорю!
Тем временем малютка, ни о чем не ведая, крепко спал где-то на руках у кормилицы. Впрочем, Окадзима так и не объявился — человек с фонарем оказался случайным прохожим.
Наутро к Гунэмону и Киёбэю Танаке были отправлены слуги с уведомлением от Куробэя:
Немедленно было сообщено о том Кураноскэ. Тем временем повсюду уже разнеслись слухи о том, что прошлой ночью отец и сын Оно бежали из Ако и отплыли в неизвестном направлении на корабле.
Кураноскэ был так поражен полученным известием, что поначалу не мог произнести ни слова.
— Я даже представить себе не мог, что в такой момент, когда еще не состоялась передача замка властям, старший самурай клана мог проявить подобную безответственность, — заметил он наконец. — Особенно если учесть, что об этом уже болтают по всей округе…
До той поры Кураноскэ, хотя и недолюбливал Куробэя Оно, довольно высоко ценил способности последнего в ведении хозяйственных дел, а оттеснить его в сторону после печальных событий старался лишь потому, что в чрезвычайной ситуации необходимо было обеспечить себе возможность никем не оспариваемых волевых решений. Это вовсе не было связано с тем, что Кураноскэ потерял уважение к заслугам Куробэя в прежней, мирной жизни, и теперь ими пренебрегает.
— До чего дошли люди… — вымолвил он.
Немедленно были отряжены нарочные в усадьбы Гэнгоэмона Катаоки, родственника беглецов Гоэмона Ито и Хисиэмона Ядзимы. Им велено было передать: «Вплоть до передачи замка никому не разрешается покидать территорию клана. Доведите это до сведения отца и сына Оно. Пусть безотлагательно возвращаются».
Ответы от Ито и Ядзимы были обескураживающие: «Такое поручение мы принять не можем. Откуда нам знать, куда эти Оно отправились?!»
Кураноскэ догадывался, что в обеих усадьбах знают, кто где находится, но умышленно скрывают местонахождение Куробэя, поскольку Ито ко всему еще и было доверено управлять подворьем семейства Оно в отсутствие хозяев. Кто-то проболтался о том, что все имущество дома Оно спрятано у Дзюэмона Оцуя и Сёбэя Коя. К тому же передавали, что Гунэмон бросил младенца на попечение кормилицы, и та теперь не знает, что ей делать.
— Презренные ничтожества, — бросил Кураноскэ не столько с гневом, сколько с искренним изумлением. — Все их имущество, что хранится в домах у Оцуя и Коя, арестовать, опечатать и сказать хозяевам, чтобы без моего разрешения не смели ничего возвращать этим Оно.
— Грудного младенца, конечно, опечатывать не будем, — добавил он. — Распорядитесь, чтобы его отдали на попечение в порядочную семью. Небось, скоро явятся его забирать.
Рядовые самураи-
С тех пор прошло много времени, а Куробэй с Гунэмоном так и не объявлялись. Никто не знал, где они обретаются. Вероятно, они слышали от знакомых, какую дурную славу снискали себе в Ако, и решили, что в родные края им теперь путь заказан. Ходили слухи, что они осели где-то в окрестностях Киото, но никто не мог сказать, правда это или ложь. Уже после того как закончилась церемония передачи замка Ако властям, и многие бывшие самураи клана стали разбредаться кто куда, бесследно исчезая, опечатанные тюки с имуществом дома Оно все так же лежали на подворьях Оцуя и Коя.
— Беда! — ворчали хозяева. — И что только теперь со всем этим делать?!
Когда настал сезон дождей, даже по стенам пошла плесень от сырости, но вещи на просушку никто вынимать не стал. В ту пору горожане еще радостно предвкушали, как папаша и сынок Оно явятся за своими вещами.
— Господин Оцуя, смотрите только, ничего им не возвращайте, если придут, — напоминали знакомые при каждом разговоре, будто налагая некий странный запрет. Сохранение имущества рода Оно стало восприниматься не столько как дело, находящееся под ответственностью домов Оцуя и Коя, сколько как ясно осознанный общий долг. «Пусть только явятся! Ведь придут же они наконец!» — надеялись все, но Куробэй с Гунэмоном не спешили за своим добром. В конце концов люди устали ждать, и летом, что особенно жарко и душно близ берегов Внутреннего моря, сидя в вечерней прохладе на веранде и обмахиваясь веерами, они уже не выказывали в разговорах прежнего интереса к оставленному имуществу семейства Оно.
Но вот настало двадцать шестое число восьмой луны. Подул первый осенний ветерок. Безлунной ночью две темные фигуры, миновав перекресток, украдкой проскользнули под занавеску у входа в дом Оцуя. Двое пришельцев, в которых можно было признать самураев, к удивлению хозяев оказались отцом и сыном Оно.
— Давненько не виделись! — сказал Куробэй, придерживаясь обычной своей самоуверенной манеры. Всем своим видом он показывал, что пришел получить оставленное добро. Лавочник Оцуя, памятуя о том, что от него требовали соседи, сослался на приказ Кураноскэ и наотрез отказался что-либо возвращать.
— Ты что несешь?! — вскипел Куробэй, вытаращив глаза. — С какой это стати требуется чье-то особое разрешение, чтобы вернуть мне мои собственные пожитки?! Да никто сейчас и знать не знает, кто такой твой бывший командор замка Кураноскэ Оиси и где он обретается! Сколько можно перед ним кланяться?! Хватит уж, расслабься!
— Но вы и меня поймите, сударь! — возражал Оцуя. — Ежели я вам сейчас ваше добро отдам, то как же мне потом перед всем честным народом ответ держать?! Нет, я один на такое решиться не могу. Вот погодите, пошлю кого-нибудь, пусть людей соберет…
— Вот это ни к чему. Экий ты, Дзюэмон — на все у тебя отговорки есть! Нет уж, лучше никого звать не надо. Мы ведь сейчас того… тайком явились. Не хотелось бы никому на глаза попадаться… Да если бы я был на прежней своей должности, мне эти денежки и вовсе были бы тьфу! Так ведь сам знаешь, полгода пришлось скитаться невесть где, поиздержались вконец, совсем, можно сказать, обнищали, нужда одолела. Ты хоть прежнюю мою заботу вспомни, пожалей нас — верни добро-то! Очень тебя прошу, Дзюэмон! Ну, будь человеком!
— Увольте, сударь, не могу! Тут надобно со всем миром посоветоваться.
— Ну-ну, погоди! Не знал я, что ты такой упрямец… Ладно, что ж, так тому и быть. Будем просить разрешения у его милости Оиси… Эх, Дзюэмон! Что ж ты эдак-то с нами! Я б уж тебя отблагодарил…
Но Дзюэмон упорно делал вид, что ничего не слышит. Попытка его припугнуть мечом тоже едва ли могла довести до добра. В конце концов Куробэй и Гунэмон отступились и попросили только дать им переночевать, на что получили согласие.
Поздно ночью, видя, что хозяева спят мертвым сном, Куробэй с Гунэмоном вытащили деньги, запрятанные ими в футляр от меча, и сбежали под покровом мрака. Проснувшись, Оцуя обнаружил пропажу и стал скликать соседей.
— Что? Явились?! — радостно восклицали соседи, сбегаясь на зов.
При известии о том, что пришельцы опять сбежали, радостное возбуждение слегка улеглось, но все поспешно и с большой охотой отправились в погоню за беглецами, вооружившись кто палкой, кто самодельной бамбуковой пикой. Горожане, хорошо знавшие окрестности, пошли короткой дорогой и устроили засаду, чтобы перехватить следующих в паланкине Куробэя с Гунэмоном.
Ждать пришлось недолго. Вскоре послышался топот носильщиков, шагавших сквозь рассветную дымку не зажигая огня, и на дороге показался паланкин. Горожане с воплями высыпали из засады, и носильщики от испуга тут же бросили паланкин наземь. Папаша с сыном вывалились наружу и схватились за мечи, собираясь обнажить клинки.
— Вы кто такие? — крикнул Куробэй.
