знала всю вашу подноготную. Поэтому не грех просветить и меня. Иначе, если кто-то и распустит язык в моем присутствии, откуда мне знать, должна ли я выбить ему зубы или проглотить оскорбление как ни в чем не бывало? Мне нет дела, кто ты и откуда взялся. Но я хочу знать то, что известно всем, чтобы принести в жертву не больше гордости, чем необходимо. По-моему, это справедливое требование.
Решив, что не дождется ответа, Рози окончательно рассвирепела и вот-вот взорвалась бы, но тут Дикобраз соизволил заговорить:
— Я был капитаном в одиннадцатом кавалерийском полку. Я отказался выполнить приказ вышестоящего офицера и был уволен из армии за действия, порочащие честь и достоинство. — Откинув голову, он посмотрел в холодное небо. — Если бы мой начальник не выдвинул обвинение, правда о Стоун-Тоусе никогда не вышла бы наружу и все они ходили бы в героях. Но получилось так, что «Роки-Маунтин ньюс» вела репортаж из зала суда, и все обнаружилось. Общественное мнение резко изменилось. Люди начали плевать вслед тем, кого еще вчера превозносили.
— Они заслужили эти плевки за то, что сотворили.
Минуту-другую Дикобраз молча смотрел на нее, но Рози не знала, что у него на уме.
— Если ты задумал уничтожить волчий выводок, недостаточно убить вожака. Нужно также убить волчицу и волчат. Именно так многие военные оценивают события в Стоун-Тоусе. Большинство моих сослуживцев считало, что именно по моей вине противники хладнокровного убийства женщин и детей подвергли их осуждению. Один из солдат, поклявшись отомстить мне, взял отпуск и последовал за мной на восток. — Он пожал плечами. — Лютер Рэдисон ранил меня в ногу, а я попал ему в грудь. Он умер.
— Но разве это не самозащита? Если ты говоришь правду, почему тебя обвинили в убийстве?
— Тебе виднее, ты лучше знаешь округ Галливер.
Рози переваривала услышанное, накручивая вожжи на руки.
— Я читала об этом процессе. В газетах писали, что негодяй, изгнанный из армии за недостойное поведение, убил героя войны, бумажник которого был набит вырезками из газет с описаниями его подвигов. В общем, судья так представил это дело.
Дикобраз ничего не сказал, только его рука судорожно дернулась к горлу.
Теперь они ехали молча, наклонившись вперед, чтобы укрыться от пронизывающего ветра. Их бедра тесно соприкасались на узком сиденье повозки, но они не смущались этим: так было теплее.
Еще через полмили Дикобраз снова заговорил:
— Я должен сказать тебе кое-что.
— Валяй. — Холод пробирал Рози до костей, в голове непрерывно стучал молот, вторивший скрипу колес. Все ее помыслы устремились к бутылке виски на полке в гостиной.
Дикобраз дождался, когда впереди появилась ферма, прежде чем выложить то, что было у него на уме. Он с трудом выталкивал из себя слова:
— Я в долгу перед тобой — ты спасла мне жизнь.
— Пожалуй.
Он повернул лицо навстречу ветру, разглядывая ферму и ветхие строения вокруг. По крайней мере там были деревья. Гнущиеся от ветра тополя льнули к берегам Пэшн-Крик, крошечного притока Арканзаса. Эти деревья позволяли сохранить рассудок среди плоского пространства бесконечной прерии.
— Ты говорила, что тебе нужна помощь на ферме.
— Стала бы я взваливать на себя мужа, если бы сама могла посеять и собрать урожай! Но как ни крутись, в одиночку прибыль не получишь.
— Я помогу с севом и уборкой. Это я тебе задолжал. — Повернувшись на деревянном сиденье, Дикобраз убедился, что она слушает. — А потом мне придется уехать.
Рози ощетинилась, как задубевшая на солнце шкура:
— Мы так не договаривались, приятель.
— Роуз — тебя ведь так зовут, да? — у меня есть обязательства там, на востоке. — Что-то, похожее на боль, затуманило его здоровый глаз. — Дело в том, что я должен вернуться.
— Мы женаты.
— Это ненастоящий брак. Мы заключили сделку. Тебе нужны рабочие руки, а я согласен предоставить их в уплату за спасение моей жизни. По крайней мере на время.
— Твои обязательства на востоке закончились в тот момент, когда помощник шерифа Сэндс надел петлю на твою лисью шею! Теперь у тебя есть обязательства только передо мной! — Рози выразительно положила руку на револьвер. — Условия сделки не предусматривают того, чтобы ты убрался отсюда, — намотай это себе на ус. Если попробуешь смыться, прежде чем я соберу приличный урожай, пеняй на себя. Клянусь, я найду тебя и пришью на месте! — Она скрипнула зубами, и ее сузившиеся глаза сверкнули. — Эта ферма должна приносить прибыль. Понял? Если не в этом году, то в следующем. А если не в следующем, значит, через год. — Рози с такой силой сжимала «кольт», что заныла рука. — Когда мы соберем хороший урожай, проваливай, я глазом не моргну. Сама доставлю тебя к поезду, если тебе так хочется на восток. Но посмей только смыться раньше, чем ферма начнет приносить прибыль! Клянусь, я доберусь до тебя и спущу с тебя шкуру, даже если мне придется угробить на это остаток моей несчастной, нелепой жизни!
Подозревая, что сгоряча наговорила лишнего, Рози дернула вожжи, и лошадь перешла на быструю рысь. Всматриваясь в приближавшуюся ферму и стараясь увидеть ее глазами Дикобраза, она подставила ветру раскрасневшееся лицо.
Ферма выглядела более чем скромно. Главное здание было деревянным и покоилось на фундаменте из дерна. Проиграв три года назад битву с палящим солнцем, Рози перестала красить дом, амбар и прочие постройки, и теперь ее небрежность сказалась: длинные полосы досок имели убогий вид.
В столь же жалком состоянии пребывали курятник и кладовки, их крыши за зиму просели под тяжестью снега. Ограждение в буквальном смысле слова пришло в упадок. Ветер и отбившийся от стада скот повалили целые секции изгороди. Даже тополя, стоявшие вдоль ручья, казались непристойно голыми и дополняли общую картину запустения.
Рози окинула взглядом свои владения и удрученно вздохнула, страстно желая выпить.
Когда повозка остановилась перед домом, с крыльца спустился Джон Хоукинз и направился к ним, чтобы взять лошадь под уздцы. Высокий и прямой, как жердь, он поглядел на Дикобраза, и его умудренные жизнью старые глаза выразили интерес. Рози отметила, что в честь торжественного события Джон Хоукинз приоделся. Длинные, до плеч волосы прикрывал цилиндр, по куртке прошлась щетка. Лодиша, должно быть, вычистила его кожаные бриджи, и они сверкали, как масло, в лучах заходящего солнца. Рози почувствовала нежность к нему, и ее лицо смягчилось. Старый индеец был одной из немногих светлых сторон ее жизни. Так же как и Лодиша, бывшая рабыня и лучшая повариха в Канзасе.
Когда Рози обошла вокруг повозки, Джон Хоукинз и Дикобраз, разделенные несколькими ярдами, настороженно приглядывались друг к другу.
Подойдя поближе к Джону Хоукинзу, она заметила следы краски на его сморщенных щеках и подумала, что ее замужество не стоило подобных хлопот.
— Это Джон Хоукинз, — сказала Рози Дикобразу. — Он индеец и, сколько себя помню, всегда находился рядом. — Так как Джон Хоукинз придавал большое значение соблюдению формальностей, она старалась говорить монотонно, без всякого выражения. Потом посмотрела на Дикобраза. — Джон Хоукинз, это…
Рози растерянно нахмурилась и замолчала.
Она была замужем полдня, но до сих пор не знала имени своего мужа.
Глава 2
— Боуи Стоун.
— Капитан Боуи Стоун, — поправил Джон Хоукинз.
— Теперь уже нет.
Изумленная, Рози взглянула на Джона Хоукинза:
— А ты откуда знаешь?
— Если бы я был по-прежнему индейцем, то обнял бы вас как брата, — торжественно заявил Джон Хоукинз. — Теперь я просто обычный мужчина и сочту за честь пожать вам руку.
Смутившись, Боуи сжал руку старика. Он уловил в выражении лица Джона Хоукинза нечто такое, с чем уже сталкивался. Индеец считал, что пережил свое время. Живи он по законам предков, то выбрал бы безоблачный день и уединенное место и лег в ожидании смерти.
