Дэвид Осборн
Открытый сезон
Пролог
Окружной прокурор с гордостью считал себя человеком с разумной чувствительностью. Сейчас, беседуя с Элис Реник и ее сидящими в напряжении родителями, он вдруг обнаружил, что не в силах больше выносить выражение запавших глаз Элис. И дело было не столько в мучительном воспоминании об ужасе, отвращении, и боли, которые он видел у других молодых женщин, подвергшихся насилию. Скорее, это было туповато-немое отражение растущего в глубине ее сознания всеобщего предательства.
Тогда он повернулся к ней спиной. И к мистеру и миссис Ренник тоже. Он крутнулся на своем обитом кожей кресле и посмотрел мимо вставленной в раму фотографии аккуратно, подстриженного и уверенного в себе президента Эйзенхауэра, взиравшего со стены рядом с высокими, обрамленными портьерами, окнами. Снаружи золотой полуденный свет касался верхушек вязов, царивших над городской зеленью и над красными кирпичными домиками начала девятнадцатого века. За деревьями, сквозь ветки и листву, просматривался шпиль Пресвитерианской церкви и видны были часы на университетской башне. Позже он припомнит, что именно в этот момент подумал о том, как иронически бессильно и лицемерно выглядит американский флаг, молчаливо стоящий в углу кабинета, связка красных, белых, голубых вертикалей.
Тишина была мертвая. Такая, что казалось, сами эти темные стены и мягкие ковры подавляют всякую, мысль. Но мысль-то, во всяком случае, была. Мысль, которую надо было воплотить в слова и произнести вслух. Он знал, что говорить. Трудность заключалась в том, как. Были вещи, о которых Ренники не имели понятия и о которых ему самому говорить не хотелось. Если бы они были сказаны, девушка стала бы еще больше страдать.
Когда он снова повернулся, он постарался не встретиться взглядом с Элис, а посмотрел прямо на Ренника, крупного, отяжелевшего от своего среднеклассового благосостояния, с маленькими глазками.
— Он знает, — подумал окружной прокурор. — Ренник не глуп. Но будет притворяться, что не знает. Чтобы сделать вид, что он поступает, как положено. С Ренником, наверняка, встанет вопрос ненужного сохранения лица.
— Я не хотел бы, чтобы вы считали этот кабинет бесчувственным, мистер Ренник. Мы здесь для того, чтобы предоставить вам и Элис свою возможную помощь. Но сочувствие, я имею в виду официальное сочувствие посредством судебного обвинения, по-моему, это не то сочувствие, которое может помочь Элис. После всего, неужели вы думаете, что ей нужна огласка? Разве не тишина и защита ей нужны?
— Что вы имеете в виду под словом огласка? — это уже миссис Ренник. Вызывающе. Ей лет сорок, фигура еще не так плоха. Но на ее тщательно и чрезмерно покрытом косметикой лице была маска праведности и приличия.
— Он имеет в виду суд — терпеливо сказал ей Ренник. — Газетная шумиха.
Но бесчестье внезапно показалось горше, чем благополучие ее молчаливой дочери. Она почувствовала, что на нее нападают. И вместе с ней на весь женский пол. Нападают, ведомые вечной, привилегированной конспирацией мужчины. Боже, как она ненавидела их самодовольство.
Она ядовито выпалила в ответ:
— Суд выявляет и наказывает виновных. Все мы знаем, кто они и что они сделали. Я едва ли могу подумать, что кому-нибудь придет в голову осуждать Элис.
Элис не шевельнулась. Ей было восемнадцать, она была хорошенькая, хрупкая, неуверенной красоты девушка. Ее тонкие артистичные руки были безжизненно сложены на подоле строгого платья, которое она надела по настоянию матери, закрытое по самую шею, дань оскорбленной женственнсти.
Окружной прокурор вспомнил ее мимолетную улыбку. Это была самая нежная и растерянная улыбка, какие он когда-либо видел. Он попытался снова.
— Хорошо, тогда давайте попробуем выразить это иначе, миссис Ренник. Если позволите. Давайте посмотрим на это с точки зрения присяжных. Начать с-того, что внешние побои, несколько синяков, разбитая губа, подбитый глаз — это все не обязательно означает изнасилование. — Он выдавил дружелюбную улыбку и попытался изобразить непринужденность. — Полиция каждый уикепд собирает с полдюжины мальчишек, которые выглядят еще почище после, своих дружеских потасовок. Такое частенько случается, когда девушка пытается разнять дерущихся парней.
Попытка не удалась. Бесстрастный голос миссис Ренник снова метнулся из-под широкой арки ее враждебного лица.
— Вы утверждаете, что Элис не была изнасилована?
— Нет. Нет. Но, пожалуйста, попытайтесь понять.
Голос его еще раз предупредил ее, что лучше оставить это, всю эту проклятую грязь, отправиться домой и забыть обо всем. — Часть моей ответственности перед вами и Элис в том, чтобы точно указать вам, какие могут быть случайности, если вы решитесь возбудить дело. В любом судебном разбирательстве, независимо от того, насколько ясным или смутным оно может казаться, всегда бывают случайности.
— Продолжайте, — сказала миссис Ренник.
Элис продолжала невидяще смотреть в какую-то точку в пространстве. Было ли это прошлое? Настоящее или будущее? Слышалось ей что-то или виделось?
Голоса и неясные сцены. Всплывавшие из памяти замутнения и обрывистость опьянения.
И еще вспомнился страх. Предупреждающий страх, прогнозированный, когда на вечеринке Кен сказал: «Давай-ка покатаемся, Элис». И Арт смеялся и подмигивал. И внезапный страх, когда она обнаружила, что в машине она не одна с Кеном, а вместе с Артом и Грэгом. Поднимающаяся беспомощная, пропитанная виски паника, когда Грэг потянулся с заднего сиденья и сунул руку ей под блузку, а потом Арт сделал тоже самое. И Кен уверенно стал шарить у нее под юбкой. Она стала отбиваться и кричать. Тогда Кен первый раз ударил её. Тыльной стороной руки. Губы ее до сих пор опухшие и потрескавшиеся. И десны ее разбиты. От первого ли удара, или от других, последовавших потом?
Яркий свет. Грэг и Арт, прижимающие ее к полу машины, подальше с глаз. Мотель, свет омывает крышу и окна машины белым. И темнота комнаты, сырой и холодной от редкого использования. Ее ноги стукаются о незнакомую мебель, кулаки молотят, одежды срываются с нее до полной обнаженности. Сначала ее, потом их. Незнакомая волосатость мускулистых мальчишеских тел и мальчишеский запах. Не одного, а троих. Потом руки и рты, кусающие ее рот и гложущие ее груди. И снова их руки, принуждающие ее руки сомкнуться вокруг одного напряженного органа, потом другого. Кен и Грэг. Тяжесть и жесткий нажим крепких костистых тел и невыносимая вопящая боль, когда они разрывали ее между собой. Их ругательства и смех. И в конце Арт. Рычащий, вдавивший большие пальцы в уголки ее глаз: «Ты, сука, только укуси меня и я тебе их выдавлю».
Когда она выбралась? Почему они позволили ей уйти? Только ли потому, что наконец забылись в пьяном сне? Когда полиция нашла ее, блуждающую по ночной дороге, дежурный сержант не внял ее отчаянию.
— Нет, ничего со мной не случилось, просто я слишком много выпила. Я пошла прогуляться, упала.
— Имя вашего отца?
— Пожалуйста, я не хочу никаких беспокойств, — дайте мне просто уйти домой. Что я сделала? Вы только все испортите.
И телефонный звонок, чьи-то тонкие голоса, как приговор по телефонному проводу. Мотель. Трое мальчишек. Кто будет платить за разгром, разбитые лампы, зеркало, сломанный стул, прожженные сигаретами матрацы и простыни в пятнах? Когда они выезжали, девушку никто не видел. Это очень порядочное место. Здесь никогда не было беспорядков. Да, кто-то назвавшийся Фрезером. Парень из колледжа.
Окружной прокурор вертел карандаш, уже в нетерпении.
— Миссис Ренник…
