«Марч Хаус», хотя никто не мог бы сказать, откуда пошло это название, а принадлежал он престарелой леди Грейс Чедвик, о которой я уже упоминала выше. Эта старая дева происходила из древнего бостонского рода, занимавшего довольно видное общественное положение. При доме было несколько акров земли, большая часть которой заросла лесом, граничащим с участками Эсси Пекк и с территорией фермы Оуэна Фулера, местного жителя незавидной репутации.
Элджер сразу же воспылал любовью к этой усадьбе. Грейс было тогда семьдесят лет, ходили слухи, что она тяжело больна, что у нее рак, хотя старый доктор Мейрик, ныне покойный, никогда не утверждал этого определенно. Все очень удивились, когда, невзирая на протесты Артура Хестона, своего душеприказчика и опекуна ее наследства, хранящегося в Бостонском банке, она вдруг продала «Марч Хаус» Элджеру за сорок пять тысяч долларов — по тем временам это была немалая сумма, — оговорив в купчей право занимать дом до своей смерти. Я было подумала, что старая леди согласилась на продажу, пожалев Хедер и ее девочек, но никто не поддержал мою версию, а Эсси, хорошо знавшая Грейс, заявила, что ей скорее всего захотелось иметь наличные деньги, помимо тех, что лежали в банке и которыми «мудро» распоряжался Хестон. Если она и хотела напоследок пожить в свое удовольствие, кто мог порицать ее за это?
Однако, ко всеобщему удивлению, будто наперекор тем, кто берется предсказать будущее, Грейс не умерла, а, наоборот, выздоровела, или по меньшей мере вступила в период длительной ремиссии. В тот год она, как всегда, переехала в конце ноября в свой домик в Сарасоте, штат Флорида, а на Пасху появилась на Острове, заметно поправившаяся, поздоровевшая. Шли годы. Грейс продолжала жить. Стоимость ее усадьбы значительно выросла за время невиданного здесь бума, сделавшего земельные участки недоступными для семей со средним достатком. Одновременно росла и плата за помещение, которое Элджер с семьей вынуждены были снимать на лето.
Заработков Элджера не хватало, их сбережения растаяли. К тому времени, когда происходили описываемые события, Элджер, что называется, дошел до ручки. Все они обносились, старенький «форд», купленный шесть лет тому назад, превратился в груду металлолома. Семья оказалась в панике и уныло ждала, куда повернет колесо фортуны, почти не надеясь уже на перемены к лучшему.
Соседи ломали себе голову, почему Элджер не продает принадлежащую ему собственность третьему лицу, не связанному обязательствами в отношении Грейс. Дом стоил теперь почти в десять раз дороже, и Элджер мог составить себе целое состояние.
— Не так все просто, — объяснила мне Хедер. — Когда мы его покупали, она сохранила за собой право обратного выкупа за двойную цену. Это условие действует в течение шестидесяти дней со дня объявления о продаже, о нем позаботился Артур Хестон: будучи ее опекуном, он перекрыл для нас все возможности, рассчитывая прибрать к рукам ее наследство. Мы согласились с такой оговоркой — кто же думал, что Грейс будет жить столько лет! А теперь каждый раз, когда мы получаем предложения о продаже, все равно от кого, она грозится воспользоваться своим преимущественным правом покупки. Все в округе уже знают, что дом не может быть продан при ее жизни, и никто теперь не пытается купить его. Это ужасно, Маргарет! Мы не можем уплатить даже проценты по закладной. Много раз мы решались бросить все и продать ей обратно этот проклятый дом, за сколько ни за сколько, но она каждый раз в последний момент уезжает. А сама говорит, что готова выкупить его у нас в любое время. Подумай, Маргарет, при нынешних ценах мы, после уплаты пошлины, вряд ли сможем купить даже дырявую лачугу.
Я не стала спрашивать, почему они не хотят переехать на материк, где цены ниже. Кроме материальной стороны существует еще понятие фамильной гордости: в их положении любое другое место должно казаться второразрядным, и переезд был бы равносилен полному жизненному краху.
Когда я приехала на Остров в начале минувшего сезона, Микели находились там уже десять дней. Видя темные круги под глазами Хедер, я боялась спрашивать о новостях, не ожидая услышать ничего хорошего. Выручили меня Нэнси и Кристофер, предоставив мне несколько минут, чтобы собраться с мыслями: они услышали голоса двойняшек и, не слушая моих предупреждений, бросились по лестнице. На кухне поднялся настоящий бедлам.
Когда шум немного стих и я задала наконец Хедер свои вопросы, она печально покачала головой и даже умудрилась изобразить жалкое подобие улыбки.
— Грейс все еще живет, это невероятно, Маргарет! Сколько ей сейчас лет? Наверное, около восьмидесяти? Мы видели ее вчера в порту, она выглядит почти так же, как в прошлом году. Пудра, губная помада — в ее-то возрасте! Шляпа, шарф — все как было, ее ни с кем не спутаешь.
Я подумала о Грейс. Она начала пользоваться косметикой после того, как умер ее отец (мать умерла раньше). Казалось, она не хотела, чтобы ее узнавали на улице, хотела спрятаться от всех. Рак она приобрела пятнадцать лет назад. Именно тогда она начала вести затворнический образ жизни: гнала от себя даже старых друзей, в город ездила очень редко, главным образом на почту. В конце концов о ней почти забыли.
— Один раз какой-то парень помогал ей перейти улицу, — рассказала Хедер. — У нее в руках были два бидона, так она его чуть не свалила с ног. В какой-то момент мне показалось, что Элджер хочет сбить ее — мы ехали в нашем разбитом «форде».
— Перестань, дорогая, — сказала я с неопределенной интонацией, памятуя о присутствии детей. Приходилось думать о тактичности. Кристофер, не отличавшийся утонченностью манер, моментально взорвался криком:
— Черт возьми! И когда только эта старая ведьма скапутится?! Я резко оборвала его:
— Кристофер! Не смей так говорить и не употребляй такие слова!
— Какие?
— Ты прекрасно знаешь какие! А уж если на то пошло, могу сказать — забудь все твои вульгарные выражения.
— Но Маргарет! Ведь она живет в их доме! — запротестовала Нэнси. — А зимой ее и вовсе здесь не бывает.
— Это ее дом, Нэнси, — с мягкой улыбкой поправила девочку Хедер. — Пока она не умрет.
— Пока не умрет — запомни, Кристофер, — строго заметила я. — Нельзя говорить «скапутится».
— Уж и сказать ничего нельзя!
— Можно, но только не в такой манере. И нельзя называть бедную больную старушку ведьмой.
— А если это правда?
— Глупости!
— Она ведьма, Маргарет, — вступила в спор Нэнси. — Прошлым летом Анджела видела, как она летела ночью по воздуху, правда, Анджела? Один раз они ехали в машине, когда уже стемнело, а она промчалась над лужайкой в лунном свете, а потом вбежала в парадное крыльцо. — Нэнси повернулась к Анджеле. — Помнишь, ты еще говорила, что ей приходится летать, потому что ходить ей трудно?
— Я думаю, что Анджела немного преувеличила, — вставила Хедер.
— Но Джудит тоже видела ее! — сказала Анджела.
— И ты тоже, мамочка! — добавила Джудит.
— Я никогда этого не говорила, — возразила Хедер. — Я вела машину и смотрела на дорогу. Возможно, это был Оуэн Фулер.
Я не сомневалась, что дети видели кого-то, вместе с тем я подумала, что Хедер, вероятно, права. Такая старая женщина вряд ли могла взбежать на крыльцо, особенно впотьмах. Я представила себе Оуэна, низкорослого и тщедушного соседа Грейс, который постоянно ходил в странного вида черной шляпе, надвигая ее на самые глаза. Он постоянно ссорился с Грейс, настаивая на своем праве гонять скот через ее лужайку. Он вечно шастал вокруг ее дома — просто так, чтобы досадить ей. В темноте, из движущегося автомобиля его вполне можно было принять за женщину.
Решив, что хватит говорить о Грейс, я выпроводила детей гулять, налила себе и Хедер по чашке кофе и спросила, как они устроились на этот сезон. Она повела меня к себе. Неподалеку находился старый гараж, принадлежащий Эду Руперту, пьянице и дебоширу, водившему знакомства с самыми что ни на есть низшими слоями общества. Вокруг была свалка всякого хлама, а также — кладбище обгоревших автомобилей, разобранных на части в поисках чего-то более-менее пригодного. В задней части двора, где хозяин гаража держал пустые бочки из-под масла, было небольшое помещение, сложенное из неоштукатуренных бетонных плит, это место составляло разительный контраст с красивыми тенистыми
