считал, что хотя бы в самом общем виде все эти проблемы сидят у меня в голове. И естественно, это было грубейшей ошибкой. Без актов здесь ловить вообще нечего. Я искренне радуюсь тому, что утром пойду в офис, к своим актам. Вы заметили, что я называю эти акты своими? Пока я ими владею, пока нахожусь рядом, у меня все еще остается шанс во всем разобраться, систематизировать их, сделав порядок убедительным, провести блестящий анализ и предложить подкупающие решения. Я не прав?
Но сейчас, здесь, в гостиной, да еще и без актов, не имея возможность сделать хоть что-нибудь серьезное, думать о сне невозможно. Я вынужден бодрствовать. Предпосылкой для убедительного решения дела Козика является необходимость держать всё в голове. А это и есть моя главная сложность. В последнее время у меня все больше ошибок, совершенных по невнимательности. Этого не замечает никто, кроме меня да еще, может быть, мадам Фаруш, но она – черт ее побери! – просто обязана не открывать рот. И все же ошибки меня смущают. Мой мозг уже не в состоянии работать как раньше. Что бы я ни делал, у меня постоянно крутится вопрос: «А нельзя ли использовать мои действия против меня же?» Раньше ничего подобного не было. В «Сегодня великолепный день» написано, что такой способ Мышления – ориентированность на возможные упреки других и вероятные неудачи – негативен сам по себе. Если человек рассуждает так, то он, так сказать, магически притягивает к себе всякое дерьмо. Для подобного тезиса мне не нужны доказательства. Он и так убедителен. Всерьез я
Как рептилия, таращусь на немой мерцающий экран. Переключаю с канала на канал все имеющиеся в наличии девяносто девять программ. Нет ничего, что могло бы привлечь внимание больше чем на пять секунд. Сижу в гостиной до четырех часов. Решаю принять душ, одеться и раньше обычного – в пять или полшестого – пойти на работу. И тут же засыпаю на диване. Марианна будит меня в семь. Она трясет меня за плечо и спрашивает: «А
15
Совершенно случайно мы с Марианной возвращаемся с работы одновременно. Девять часов. Ее внешний вид действует мне на нервы. Она измочалена, ни следа привлекательности, все осталось на работе, у клиентов, у Вернера. Я знаю, что несправедлив, что сам выгляжу не лучше, – но какое в данный момент это имеет значение? Задаю вопрос, получая удовольствие от озлобленности, звучащей в голосе:
– Что это у тебя? – При этом показываю пальцем на уголки глаз. Тушь растеклась – вот и всё, но мне хочется это
– Что? Где? – отзывается она громко, с трудом сдерживая себя. Понимаю, что и она заряжена до предела.
– Под глазами! Что за грязь?
Мы всё еще стоим у двери. Марианна открывает. Входим. Марианна идет в ванную и говорит:
– Ну ты и дрянь.
Чувствую жалость. Пытаюсь пройти к ней в ванную, но она замечает и закрывает дверь.
Хочу достать из холодильника пиво, но его нет. Сажусь перед телевизором. Марианна возвращается, она смыла косметику и выглядит старой и больной. Такими бывают женщины в больнице. Она спрашивает:
– Что будем есть?
– Закажи пиццу.
– Сам закажи.
Не хочу нагнетать обстановку, поэтому иду на попятный. Всё в порядке, две пиццы и четыре пива. Принесут через сорок пять минут. Теперь нужно разговаривать.
– Что с тобой случилось?
– А что должно было со мной случиться?
– Ты такая раздраженная.
– Я? Раздраженная? Смешно! Ты же сам цепляешься!
– Прекрати! Мне просто нужен покой!
– Покой ему нужен! Да от этого орать хочется!
– Лучше не ори. И так достаточно. Что с тобой?
– Со мной ничего. Может быть, я потеряю работу.
– Ты что? Всего несколько недель назад ты стала руководителем проекта.
– Какая разница?! А еще через несколько дней мне дадут под зад коленом. Успех есть дело одного дня, неужели до тебя еще не дошло?
– Ты сошла с ума!
– Да, сошла.
– Да что случилось?
– Я вляпалась в дерьмо. Сама.
– Объяснишь ты, наконец, толком, что произошло?
– История с гамбургерами. Сегодня мы получили из типографии плакаты. Завтра они будут висеть на каждом столбе, на каждой стенке.
– Ну?
– Я позвонила по телефону и велела их печатать. Но еще раньше заметила, что название нашего
