кидает мне. Я и не пытаюсь поймать.
— Подбери.
Наручники. Отлично.
— Зачем?
Она направляет пистолет прямо мне в член. Я подбираю наручники.
— Надень браслет на одну руку.
— Что ты собираешься сделать?
— Что я собираюсь сделать? — переспрашивает она на случай, если я не расслышал собственного вопроса. — Я собираюсь отстрелить тебе яйца, если ты не будешь делать то, что я говорю.
Я быстро застегиваю один из холодных металлических браслетов на запястье. Тихо защелкивается замочек.
— Ложись на спину, вытяни руки вокруг дерева и пристегни себя с другой стороны.
— Уверена?
— Абсолютно.
— У тебя еще есть время передумать.
— Делай что говорю, пока мне не надоела твоя любезность.
Я следую ее указаниям. Трава щекочет спину. Мне довольно неудобно, но вряд ли ее это беспокоит. Кстати, отсюда неплохой вид. Звезды на небе все еще видны, но они быстро бледнеют. Как будто покидают Вселенную, умирая в розовом свете наступающего утра. Обхватываю дерево и застегиваю второй браслет.
Продолжая держать направленный на меня пистолет, она обходит дерево кругом и проверяет. Наклонившись, затягивает браслеты поплотнее. Они вжимаются в кости моего запястья. Больно, но я не издаю ни звука, не показываю вида. Да, я настоящий мужчина. Настоящий мужчина, который понятия не имеет, что происходит.
Она возвращается, снова смотрит мне в лицо и вынимает еще одну пару наручников. Похоже, она хорошо подготовилась.
Подумываю, не попробовать ли пнуть ее ногой, пока она застегивает наручники у меня на лодыжках. Не поможет. У нее пистолет. У нее ключи. А у меня осталась только эрекция, которой я до нее не достану. Дергаю наручники, потом дергаю дерево, но толку никакого.
— Удобно, Джо?
— Не очень.
Она берет мою куртку и выворачивает ее.
— Что у нас тут еще?
Я не отвечаю. Совру я или нет, все равно она проверит. Она шарит в карманах и находит нож.
— Интересные ты с собой вещички носишь, Джо.
Я пожимаю плечами, хотя она этого не видит. Это вообще получается довольно незаметно, когда лежишь с вытянутыми над головой руками. Она подбрасывает нож, лезвие над рукоятью, рукоять над лезвием и ловит его за рукоятку, лезвием вперед. Она управляется с ножом лучше, чем я. Может, она профи. Потом шарит в джинсах и находит мой бумажник.
— Никакого удостоверения личности, да?
— Я уже достаточно взрослый, чтобы мне алкоголь продавали без удостоверения, если ты это имеешь в виду.
— И давно ты работаешь полицейским, Джо?
Она знает, что я не полицейский. Скорее всего, знала с момента нашей встречи.
— Приблизительно столько же, сколько ты работаешь архитектором.
Она смеется.
— Бьюсь об заклад, полиция много бы отдала, чтобы взглянуть на этот нож. Наверное, они увязали бы его с парой неприятных эпизодов, произошедших в последнее время.
— Ты о салатах?
Она пропускает мою колкость мимо ушей и продолжает:
— Наверное, у пистолета тоже есть своя история.
— У всех есть своя история, — говорю я. — Какова твоя?
Она подходит ко мне, бросив мой бумажник — уже пустой — на землю. Засовывает мои деньги в карман моей куртки; это означает, что с курткой я могу тоже попрощаться.
Мелисса, если ее действительно так зовут, подсаживается ко мне; пистолет в левой руке, нож — в правой. Помню, как совсем недавно, когда я выходил из дома, это было мое главное оружие; это наводит меня на мысли о последних десяти минутах, предшествующих моему настоящему положению. Но все мои шансы остановить то, что должно произойти, были утеряны, когда я надел на запястья эти металлические браслеты. Может быть, этому суждено было случиться. В этом безумном, шиворот-навыворот вывернутом мире. Еще секунду размышляю о том, почему наручники не называются назапястниками, а потом начинаю прикидывать, что мне еще остается сделать. Господь Бог снова абсолютно ничем не хочет мне помочь, так что этому чуваку даже молиться бесполезно. Пожалуй, оставлю этого хиппи в тоге в покое, а свои молитвы — при себе.
— Действительно хочешь знать мою историю?
Она держит нож надо мной, не в стиле «жертвенная девственность, готовящаяся пронзить себя кинжалом», а скорее в стиле «сними поджаристую шкурку с этого цыпленка». Кладет нож плашмя мне на живот. Сталь еще холоднее, чем мое тело, которое бьет мелкая дрожь. Мой эрегированный член лежит на животе. Кончик ножа находится всего в паре сантиметров от него. Вот теперь я начинаю молиться Богу; тому самому, которому молится Салли.
— Нет, — отвечаю я, вздрогнув. Нет, я не хочу знать ее историю. Она меня только напугает. Я не хочу знать, как она обращалась с мужчинами в прошлом. И это относится ко всем женщинам, с которыми я связываюсь. Такой уж у меня золотой характер.
Это моя человечность.
Она приставляет нож таким образом, что лезвие касается до моего живота, как раз над пупком. И начинает давить. Моя плоть оказывает примерно столько же сопротивления, сколько шкурка незрелого помидора, а потом сдается. Нож входит в нее, но ненамного, ровно настолько, чтобы пустить кровь. Не боль, а скорее теплый укол. Я поднимаю голову и смотрю вниз. Она ведет нож снизу вверх. Меня резали раньше. Я знаю, чего ожидать.
24
Перед глазами у меня расстилается вид, который видят тысячи бездомных людей по всей стране: безоблачное небо с угасающими, чуть подмигивающими звездами, похожими на дырочки в занавеске, скрывающей рай. Если Бог там, наверху, подглядывает в одну из дырочек своим мудрым взором, мне искренне интересно, что Он сейчас думает. Он меня видит? И если видит, Ему есть какое-то дело до того, что происходит?
— Тебе страшно, Джо? — спрашивает Мелисса, играясь с ножом на моем теле.
— Хочешь, чтобы мне было страшно?
— Тебе решать.
— А мне должно быть страшно? — спрашиваю я, пытаясь контролировать голос.
Достигнув груди, нож прочертил у меня на теле прямую линию, прерывающуюся там, где кожа не порвалась. Линия — красная.
— Мне, например, не страшно, — говорит она.
— Разве?
— Просто нож и пистолет у меня.
— Хочешь поменяться?
— Нет, спасибо.
