— Странновато как-то.
— Странновато, — соглашаюсь я.
Я выбрал эту комнату по двум причинам. Во-первых, чтобы внести некоторое разнообразие. В конце концов, жизнь — это серые будни, ну и так далее. Во-вторых, запах смерти не впитался тут в простыни.
Мы садимся на разные кровати. Она начинает с того, что ложится так, чтобы я мог заглянуть ей под юбку. Белья на ней нет. Наверное, для более быстрого доступа.
— Что ты можешь о нем рассказать? — спрашиваю я.
— О ком?
— О мужчине с фотографии.
— Что ты хочешь знать?
— Все.
Она пожимает плечами. Выглядит как будто разочарованной, хотя я не понимаю, почему. Разве она предпочитает получать деньги за действия, а не за разговоры?
— Ну, он заплатил мне два косаря, чтобы я ему разрешила проделать все, что он захочет.
— А это покупается за две тысячи?
— За две тысячи многое что можно купить, сладенький.
Я тоже так думаю.
— Сколько раз ты его видела?
— Всего раз.
— Когда?
— Не помню.
— Вспоминай.
— Может, месяц назад. Или два.
Для таких женщин время не слишком много значит. Наверное, у нее дома маленький ребенок, за которым присматривает какая-нибудь подружка-наркоманка, которая сумела выйти из игры, но слишком ленива, чтобы вытащить и подругу. Бекки потратит все свои деньги на сигареты и травку и будет сидеть напротив своего малыша в одном из своих платьев из джинсовой варенки и курить. Она будет встречаться с тремя или четырьмя парнями — все с судимостями, за грабеж, хранение наркотиков или нападения. На бедрах у нее появятся растяжки, которые никогда не исчезнут, но вся боль будет заглушаться наркотиками. У нее не останется никаких долгосрочных целей, кроме как выжить и остаться внутри этого пораженного наркотиками мирка. Чтобы очнуться от этого кошмара, в котором она живет, ей придется окунуться в некую реальность, в которую она не верила даже когда была маленькой девочкой. Она была папиной любимицей.
Я знаю таких людей. От них обществу никакой пользы, они лишь занимают место. Выплевывают на свет младенцев не потому, что не умеют пользоваться контрацепцией, а потому, что надеются получить льготы от государства, которых никогда не хватает на то, чтобы нормально вырастить ребенка. Это — мир Бекки. Некоторые просто не могут из него вырваться или не знают, куда бежать. Интересно, осознает ли она, что заперта в нем?
Этой ночью я предоставлю ей возможность избежать жестокости этой жизни.
В этом моя человечность.
31
Детская уставлена всей той яркой веселой ерундой, которой у меня в детстве никогда не было. На стенах развешаны постеры с героями мультфильмов; они гоняются друг за другом с идиотскими улыбками и такими жестами, которые делают их похожими на голубых. Даже по одеялам бегут персонажи из мультиков, возбужденно застывшие на месте. Часы на маленьком голубом столике сделаны в форме клоуна. Глаза его тикают туда-сюда, отсчитывая минуты, прошедшие с того мгновения, как обитатели этой комнаты потеряли свою мать. Но клоун этого не знает. Он продолжает улыбаться, его полные красные губы почти такие же, как у Бекки, а глаза бегают туда-сюда, туда-сюда, разыскивая что-то, чего он не найдет никогда. По полу разбросаны цветные игрушки. Полные плюшевые мишки выглядят так, будто их покромсали игрушечные солдатики и тела их были брошены на этом хаотичном поле битвы. В углу сложены стопки настольных игр. Одна из коробок открыта, и детальки рассыпаны по ковру. Этажерка, в которой больше игрушек, чем книг, придвинута к стене.
Основные цвета в комнате — голубой и светло-розовый. Успокаивающие цвета, по крайней мере, они так считают. Они потратили тысячи долларов на исследования, которые это доказывают. Счастливые цвета — счастливые дети. Лично у меня в детстве стены в комнате были серыми. Повесь я тогда постер — и меня закопали бы живьем. А между тем я совершенно счастлив. Мог бы сэкономить этим исследователям кучу денег, если бы они сначала обратились ко мне.
— Ты считаешь, что в последний раз видела его два месяца назад? — переспрашиваю я.
— Ага, вроде того.
— А ведь ты должна была запомнить клиента, который заплатил тебе две тысячи долларов.
Она пожимает плечами.
— Поди разберись. Я больше запоминаю деньги, чем что-либо еще.
— Как его звали?
— Его имя? А что в имени его?
— Все, — отвечаю я, раздумывая, не пытается ли она процитировать Шекспира. Решаю, что не могу приписать ей подобной эрудиции, и списываю на случайность. Тем не менее чувствую себя тревожно. Может ли шлюха оказаться такой умной?
Она пожимает плечами.
— Он не сказал мне.
— А что он тебе сказал?
— Только то, что он от меня хочет.
— И что он от тебя хотел?
Она пересказывает. С такими подробностями, что я заливаюсь краской.
— И ты дала ему это за две тысячи долларов?
— Ага.
Не могу понять, была ли действительно осуществлена эта сделка. Зато я четко вижу сходство между этой встречей и смертью Даниэлы Уолкер. Тот же почерк.
— Куда он тебя взял?
— По-моему, я только что рассказала.
Я качаю головой.
— Я имею в виду, куда он тебя отвез — к себе домой, к тебе домой, в мотель, куда?
— Ах, это. Ну, это была комната в мотеле. Мы обычно к клиентам на дом не ездим.
— Помнишь название мотеля?
— Одно старенькое заведение на другом конце города. «Эверблю». Слышал?
Киваю. Никогда там не был, но пару раз проезжал мимо.
— Он снял комнату, когда приехал с тобой туда?
— Нет. Она у него уже была заказана. Мы просто подъехали и сразу поднялись в его комнату.
— Он там жил?
— В смысле?
— Ты видела там какие-нибудь чемоданы? Одежду?
— Нет, но я особо не всматривалась.
Наверное, он там все-таки не останавливался. «Эверблю» — настоящий притон, где сдаются комнаты на час как раз для таких, как Бекки, и их клиентов. Бекки как будто разговорилась. Раньше она держалась настороженно, всего опасалась. Теперь она чувствует, что заработает два косаря просто за разговоры, и
