фильме. Кажется, вокруг взвода и мухи строем летают. Молодой генерал видно не забыл свои молодые годы и то, чего стоит такая организация занятий. Он пожал читателю бульварной прессы руку и… удалился. А потом на разборе нам привёл капитана в пример.
От капитанов исходила какая-то магия. Бойцы говорили о них с придыханием и даже в третьем лице пытались называть на «вы». Я старался подсмотреть их секрет, но ничего не увидел. Понимание пришло с опытом. Их, грамотных и добросовестных, накрыла в войсках «волна озеленения», когда на вышестоящие должности стали назначать не подготовленных и достойных, а молодых и зелёных. Эти «калеки» (одна рука здесь, другая в Москве) и «позвоночники» быстро лезли вверх по служебной лестнице, а «неперспективные капитаны» несли на себе рутинную полковую ношу. Каблуками не щёлкали и не прогибались, и, наверное, поэтому авторитет имели у бойцов незыблемый. Начальство, чувствуя несправедливость, все же находило способ присвоить звание на одну ступень выше занимаемой должности. Слабое утешение. Они, сами того возможно не сознавая, служили для нас, молодых лейтенантов, эталоном отношения к службе. Конечно, и почудить они умели, как никто другой. Жаль, что с перевооружением полка на боевые машины их как-то незаметно поубирали со взводов.
Костя Северный, которого я сменил на взводе, ушёл в «наземные войска» и уже через год в Группе советских войск в Германии командовал каким-то «тяжёлым» батальоном. Причём так блестяще, что отзывы докатились до полка. Кто бы сомневался…
Угораздило мне с такими двумя капитанами попасть в карантин. Причём меня, как «дикорастущего» лейтенанта назначили командиром роты. А они командовали взводами. Что там командование замыслило, не знаю, но любой из них мог откомандовать ротой в карантине, не поднимаясь с койки. Понимаю, что дуться перед ними бесполезно, карантин для них семечки, а для меня девственно чистая страница, всё впервые. Даже, дурачок, попытался сторговать себе взводных помоложе, но начальник штаба полка только улыбнулся и благословил:
— Иди, командуй…
Сколько раз я его потом благодарил за это. Мои взводные никуда не бегали (они, мне кажется, вообще не бегали), но везде и всюду успевали первыми. На людях на «вы» и всегда «товарищ лейтенант», команду ротному подать, никаких проблем. Нюансы занятий, тренировок и всевозможных мероприятий знали на несколько ходов вперёд. Неоднократно я, вернувшись от комбата, отдавал наиценнейшие указания своим подчинённым и нарывался на то, что всё уже готово, ещё вчера и втрое против того, что я считал нужным сделать. Сержанты вокруг молодых, как квочки с цыплятами. Как-то само собой с первых и до последнего дня получилось, что рота стала лучшая в карантинном батальоне, хотя двумя другими ротами командовали майоры. Однако для меня эти два месяца вылились в один, непрерывный и очень сложный экзамен, где экзаменаторами выступали эти два пятнадцатилетних капитана.
Приходим ротой на стрельбу, а стрельбище занято. Сказать, что не май месяц, ничего не сказать. Скорее подойдёт, что в такую погоду даже плохой хозяин скотину пожалеет. Такой мороз и ветер хорошо наблюдать за плотно обклеенным двойным окошком, прижавшись коленями к горячей батарее, но никак не чистом поле.
— Ты — ротный, иди, разбирайся.
По тону понимаю, что у них-то такой фигни точно бы не получилось. Они же предлагали послать сначала на разведку обстановки бойца, а я упёрся «расписание, расписание»… Поднимаюсь на вышку. Там комбат подполковник Тюрин и командир роты конкурентов майор Сдобников.
— Товарищ подполковник, первая рота на стрельбу прибыла.
Комбат сидит в пол оборота, что-то пишет в ведомости и молчит, зато встревает Сдобников:
— Не видишь, лейтенант, моя рота ещё не закончила.
— Я вижу, товарищ майор, что ваше время истекло и пора освободить стрельбище.
— Ты как, лейтенант, со старшими разговариваешь?
— Вообще-то я — «товарищ лейтенант». Но, если на то пошло….майор, то здесь для меня кроме комбата старших нет. Ты… вы такой же ротный как и я.
Тюрин удивлённо повернулся в нашу сторону, Сдобников от такой борзости даже задохнулся. В миру-то[7] он был зам комбата, а я только год командиром взвода, правда, разведки, но это сути дела не меняло. У меня за спиной с ротой внизу мёрзли два капитана, и это придавало мне силы. Мы упёрлись в друг друга взглядами, не хватало самой малости, что бы сорваться на откровенное хамство.
— Успокойтесь, товарищи офицеры, — счёл нужным вмешаться в нашу практически светскую беседу Тюрин.
— Товарищ подполковник не должна рота из-за чужой неорганизованности напрасно мёрзнуть. Вы сами приказывали начинать стрельбу строго по расписанию…
— Ладно, иди, готовь точки. Через две смены начинают твои…
— Ну, что? — не питая особых иллюзий, встретили меня вопросом капитаны.
— Приступаем к занятиям. Через пять минут первая смена на огневой рубеж.
— С тебя рваный, — сказал один капитан другому.
— Наш пострел…,- начал было второй, но я оборвал:
— Не понял!
— Не мы так, о своём.
Оказалось, они поспорили, что меня, как молодого, сейчас пошлют далеко и надолго и были приятно удивлены. Я не стал признаваться, что, если бы не они, то, скорее всего, действительно, пошёл бы.
С того момента соседские ротные стали обращаться ко мне подчёркнуто на «вы», хотя и не оставляли попыток при каждом удобном случае уесть или подставить. Учили, так сказать. Как, впрочем, и мои капитаны, но делали они это не в пример чужим тактично и изобретательно. Что касается методики и боевой подготовки, их засады я преодолевал легко. Рассказать и показать мог не хуже. Но в хитросплетениях отношений своих, штабных, складских и полигонных я плавал мелко и неоднократно по какому-то пустяку нарезал по несколько кругов, пока не догадывался спросить совета у капитана. Тогда любой из них либо сам брался и легко и непринуждённо решал проблему, либо давал совет, который, казалось, лежал на поверхности, а я его в упор не видел. Так, что со своими бойцами я тоже проходил курс молодого ротного. При чём даже тогда, когда бойцы спали.
Однажды вечером в комнате офицерского общежития меня ждала уже привычная картина: мои капитаны со старшиной играли в карты. Я вернулся из расположения последним, проверив конспекты у сержантов, отбив роту и заинструктировав до смерти наряд. Честно отработал свой командирский понедельник. В комнате всё выглядело очень интеллигентно, камерный полумрак, карты кладутся тихо, берутся аккуратно. У всех рукава закатаны, табуретка застелена газетой. Никакого курения, мата, выкриков. У них, когда карты на руках, казалось, вообще никаких эмоций не присутствовало. Разделся, подхожу.
— Играете, товарищ лейтенант? — спрашивает прапорщик Буре.
— В дурака могу…
— Это для колхозников. Хотите, научим в настоящую офицерскую игру.
— Я слышал, что офицерская — это преф.[8]
— Настоящая — только храп, присаживайтесь. — Правила просты и понятны. Четыре карты на руках, можешь поменять из колоды хоть все четыре, сдающий последними тремя картами по очереди, пока кто-то не захрапит, обозначает козырь. Можешь взять две взятки — тогда играй, это «храп», можешь взять одну — помогай.
— А если не взял?
— Тогда помогающий ставит банк, а храпующий удваивает его.
— Вроде просто…
— И я говорю… Попробуете?
— Дровишки почём?
— По двадцать копеек, но для вас можно снизить ставку до пяти.
— Э, где наше не пропадало!
Почему-то капитаны, присутствующие при разговоре, делали вид, что это их касается постольку
