слишком беспокойную.
По правде говоря, гауптштурмфюрер был очень доволен и даже гордился теперешней своей должностью и той жизнью, которую она обещала. Раньше, когда он был артистом театра марионеток, ему подчинялись только куклы. Держи их на ниточке, шевели пальцами, и они, послушные, хочешь пляшут, а хочешь — плачут. Теперь господин гауптштурмфюрер заполучил такую возможность управлять живыми людьми так же, как куклами-марионетками. Ну, разве не может гордиться этим бывший бродячий артист театра марионеток? Может, он и гордился, но одновременно был и огорчён. Да и как же не огорчаться, если живые люди, в отличие от кукол, не хотят повиноваться господину гауптштурмфюреру. Плевать им и на его звание и на высокую должность…
Может быть, поэтому господин Кресендорф всё чаще брался за ящик с куклами-марионетками. С ними по крайней мере никаких забот. Они подчиняются господину гауптштурмфюреру безоговорочно.
«Что надо делать, — думал господин Кресендорф, — чтобы люди слушались меня, как эти марионетки?.. Их надо убивать, убивать, убивать. Мёртвые имеют две особенности: они не противоречат и наводят ужас на живых».
Его мысли вдруг прервал дежурный, появившийся в комнате. Вытянув руку вверх, он приветствовал своего шефа:
— Хайль Гитлер!..
Кресендорф оторвал взгляд от марионеток, недовольно глянул на дежурного.
— Что тебе?..
— Господин гауптштурмфюрер, полицейский по вашему приказанию явился и ожидает в приёмной…
Кресендорф сложил куклы в ящик, закрыл крышку.
— Пусть заходит, — сказал он.
Дежурный вышел, а на его месте появился как из-под земли Зыль-Бородыль.
— Явился по вашему приказанию, — неумело откозырял он.
Кресендорф вперился жёстким взглядом в лицо полицейского. Тот неловко переступал с ноги на ногу, тяжело, даже с присвистом дышал от страха и предчувствия какой-то беды.
— Что за пакость ты пьёшь? — помахав перед собой рукою, спросил гауптштурмфюрер Зыля- Бородыля.
— Самогонку, господин капитан… И правда, пакость, но лучшей гнать не научились, — объяснил Зыль-Бородыль.
— Самогонку? — переспросил Кресендорф. — Мы будем давать тебе шнапс, господин Бородыль, лучший немецкий шнапс.
— Я, господин начальник, не Бородыль, — начал объяснять полицейский. — Я — Зылев. Бородыль — это кличка, дразнилка, значит.
— О, я хорошо понимаю… Садись, господин Зылев-Бородылев.
Зыль-Бородыль сел. Кресендорф пододвинул пачку сигарет. Зыль-Бородыль никак не мог понять, зачем он понадобился самому начальнику полиции и СД. Кресендорф посматривал на полицейского жёстким беспощадным взглядом синих арийских глаз.
— Господин Зылев, — наконец прервал он молчание, — кто, по-твоему, обстрелял наш штаб, увёл у коменданта лошадь, вывесил красное знамя на колокольне, расклеил по городу листовки, а в Даньковском лесу обстрелял колонну машин?
— Не знаю… Не могу знать! — растерялся Зыль-Бородыль. — Скорее всего — оттуда, — Зыль- Бородыль показал пальцем за ухо, давая понять, что местные жители к этим делам не имеют никакого отношения.
— Так, так, — сказал Кресендорф и поставил чёрный ящик на стол, достал с него специально сделанную виселицу, а затем бородатого человечка-куклу.
Придерживая куклу за ниточки, Кресендорф медленно повёл её к виселице. Зыль и глазом не успел моргнуть, как кукла-человечек болталась уже на виселице.
— Как тебе, господин Зылев, понравилось наказание этого негодяя? — улыбаясь, спросил Кресендорф.
От страха у Зыля отнялся язык. Полицейский хотел что-то сказать и никак не мог, только кивал головой, как тот человечек-кукла, которого Кресендорф только что повесил на виселице.
— Давай договоримся, Зыль-Бородыль, — чеканя каждое слово, сказал Кресендорф, — если ты не поможешь нам найти бандитов, я отправлю тебя на виселицу, как и эту марионетку. Если же поможешь, мы дадим тебе сигарет, спирта и денег.
Зыль-Бородыль от страха захотел перекреститься. Поискал в комнате икону — не нашёл. Увидел на стене громадный портрет Гитлера. На всякий случай перекрестился на него.
— Господин начальник, где же я должен их искать?..
— А это уже твоё дело, — ответил Кресендорф. — Захочешь жить — найдёшь. — Он позвал дежурного, приказал ему — Ганс, выдай господину полицейскому бутылку шнапса, две пачки сигарет и плитку шоколада.
Зыль-Бородыль был так напуган, что забыл поблагодарить господина гауптштурмфюрера. Вспомнил об этом уже на улице. Хотел возвратиться, но подумал-подумал, плюнул со зла и побрёл домой.
2
Густя чувствовала себя очень одинокой и беспомощной. Ей казалось, а может быть, так было и на самом деле, что мачеха всё время следит за каждым её шагом. Отец, как нарочно, ходит чем-то озабоченный, и ему нет никакого дела до неё, до Густи. А Максимка обещал прийти и не приходит. Не иначе как Кешка с Данилкой запретили ему дружить с ней, с Густей. А что? И правильно! Кому нужна такая подружка, отец которой преданно служит фашистам, а мачеха заядлая шпионка?
И всё же Густя обижалась на Максимку. Мог бы зайти, навестить…
На глазах у неё выступили слёзы.
Пусть бы скорее красное войско прогнало фашистов, наступило довоенное время с пионерскими лагерями, походами, ночными кострами и весёлыми песнями.
Густя достала из заветного местечка красный пионерский галстук, подошла к зеркалу, чтобы примерить его. Хоть бы сколько минут почувствовать ту довоенную жизнь, когда ещё была жива её мама, когда можно было носить галстук, никого не боясь.
— Моё вам самое преданное почтение, господин бургомистр, — услышала Густя чей-то фальшивый голос.
Она выглянула в окно. Во дворе отец запрягал лошадь в телегу, а через открытую калитку заходил Зыль-Бородыль. Он подошёл к отцу, протянул руку. Отец, видимо, не заметил протянутой руки.
— Что скажете, Зылев? — спросил он.
— Я к вам за советом, — ответил полицейский.
— Говорите…
Зыль-Бородыль оглянулся, давая понять, что на улице разговаривать не совсем удобно.
— Может быть, господин бургомистр, нашли бы минутку поговорить со мной в комнате?..
— К сожалению, я должен сейчас же ехать, — ответил отец. — Господин комендант приказал побывать в Данькове…
— Ну, да, да, конечно, господин бургомистр, — чего-то торопливо согласился Зыль-Бородыль. — И не боитесь вы, господин бургомистр? В Даньковских лесах, говорят, объявились партизаны… Может быть, охрану взяли бы?..
— Глупости, — отмахнулся отец. — Слухи, как всегда, преувеличенные… Так что вы хотели мне сказать?
Зыль-Бородыль оглянулся ещё раз.
— Кресендорф вызывал, — приглушённым голосом сказал Зылев. — Такого страху натерпелся, даже
