что? За какие заслуги? Вывод напрашивается сам: за то, что вы с утра до ночи ковыряетесь в своих пробирках. То есть за то, что вы изготовляете динамит. Хозяйка Дома знает об этом, она в одном заговоре с вами... Больше того, она связана с другими участниками заговора, имена которых вы пока назвать отказываетесь, ухудшая тем самым и свое положение и положение вашей семьи, особенно ваших братьев в Симбирске...
- Кроме арестованных участников заговора, списки которых вы мне вчера показывали, никакие другие имена мне не известны.
- А ну-ка, посмотрите мне в глаза, Ульянов... А для кого вы тайно оставили в доме Ананьиной еще одну партию нитроглицерина?
- Нитроглицерина?
- Да, да, между оконными рамами? В комнате, которая находилась напротив вашей лаборатории?
- Я сейчас уже не припоминаю... Впрочем, да, я, кажется, действительно оставил часть нитроглицерина в банке со слабым раствором соды. Для безопасности.
- Не оставили, а спрятали! И не в своей лаборатории, а в другой комнате... Этот нитроглицерин предназначался для тех участников заговора, которые еще находятся на свободе. Они должны повторить покушение на государя!
- Никакого повторения мы не собирались делать...
- Вы лжете, Ульянов! Нагло лжете... Вы запутываете следствие. Вы отказываетесь назвать имена еще не выявленных участников заговора. Учтите: это найдет отражение в вашем приговоре.
- Я никого не запутываю, господин прокурор.
- Значит, за спрятанным вами нитроглицерином никто не должен был прийти?
- Никто.
- В таком случае, кому же предназначалась оставленная вами в доме Ананьиной - с разрешения хозяйки, разумеется, - столь тщательно и квалифицированно подобранная химическая лаборатория? Господин ротмистр, соблаговолите прочитать протокол обыска в доме Ананьиной в Парголове.
- С удовольствием. Так, так... Гм, гм... Ага, вот!., «...а также обнаружены и приобщены к делу следующие химические приборы и реактивы: четыре банки из-под азотной кислоты, два стеклянных градуированных цилиндра, два термометра, три фарфоровые вытяжные чашки, четыре стеклянных колпака, полторы бутылки серной кислоты, пакет магнезии, один ареометр, две лампочки, хлористый кальций, несколько железных треножников, три десятка тонких стеклянных трубок, пробирки, колбы, щипцы, пинцеты, медицинские весы, резиновые перчатки...» Одним словом, целый арсенал. Вполне хватило бы еще на добрую дюжину покушений.
- Ну, что вы теперь скажете, Ульянов? Кому в наследство оставляли вы этот динамитный завод?
3
Химическая лаборатория... Динамитный завод... Вытяжные чашки, ареометр, хлористый кальций, колбы, пинцеты, медицинские весы, резиновые перчатки...
Саша сделал несколько шагов по камере. С каким злым наслаждением читал ротмистр протокол обыска... Они обязательно, непременно хотят увеличить степень виновности Ананьиной и Новорусского. Целый день они расспрашивали его только о Парголове... Но так ничего и не добились. Значит, следующий допрос опять будет о Парголове, снова начнут прокурор и ротмистр задавать вопросы о серной кислоте, нитроглицерине, о химических опытах на даче Ананьиной...
Химия. Могучая, всепроникающая наука. Энциклопедия естествознания. Весь окружающий человека материальный мир пронизан химическими закономерностями. Путеводная нить химии связывает воедино, в одну общую систему, все естественные знания.
В памяти возникла голова Менделеева. Огромная, поражающая своими размерами. Высокий бледный выпуклый лоб. Циклопическая лобная кость гения. И копна золотистых волос до плеч... Волосы сверкают, переливаются (это когда в седьмой, любимой менделеевской аудитории в университете падают из окна лучи солнца), и кажется, что это вспыхивают и сверкают ряды и периоды периодической системы, чтобы, в который уже раз, возникнув здесь, перед студенческой аудиторией из страстных, порывистых слов лектора, лечь в квадраты и ячейки таблицы элементов на грифельную доску, расчерченную мелом рукой самого Дмитрия Ивановича.
Да, Менделеев всегда читал страстно, порывисто, самозабвенно. От него исходил к слушателям некий гипнотический заряд. Он как бы приобщал каждого студента к возникшему некогда в его, менделеевском, сознании открытию. Восстанавливая каждый раз заново перед аудиторией свои рассуждения, Дмитрий Иванович как бы открывал перед слушателями закономерности рождения гениальной мысли.
В такие минуты напряженная тишина повисала в седьмой аудитории. Никто не писал, не конспектировал лекцию, все бросали перья и с жадным, безмолвным восторженным обожанием следили, как возле грифельной доски, неторопливо стуча мелом, встряхивая то и дело огромной копной золотистых волос, резко и угловато, пронзительно и необычно распахивал настежь свой могучий интеллект один из величайших людей мировой науки. Гениальный ум возвышенно и бескорыстно открывал тайны своего движения, щедро раздаривал слушателям свои сокровища. Лучи солнца, косо падающие из окна, рождали над головой стоящего около грифельной доски человека золотистый нимб... И для всех них, его студентов и слушателей, он был в такие мгновения действительно богом - могущественным творцом нового знания, нового мира, новых законов, по которым существует и развивается жизнь.
Почти всегда лекции Менделеева оканчивались взрывом аплодисментов. Дмитрий Иванович в знак протеста поднимал руки, требовал тишины, но восторженные студенты, не слушая его, бешено аплодировали, и профессор Менделеев, поклонившись аудитории, смущенный и растерянный, выходил из зала.
Следующую лекцию он обычно начинал с того, что в очень строгих и резких выражениях просил не устраивать больше подобных оваций, которые превращали, по его словам, учебный процесс в эстрадное концертирование; студенты давали любимому профессору обещание, но в конце занятий, захваченные гениальными менделеевскими выводами, снова начинали громко аплодировать...
И действительно, удержаться было трудно. Курс неорганической химии превращался в устах Менделеева в стремительное и великолепное путешествие по окружающей жизни. Казалось, не было ни одной отрасли знания, из которой не приводил бы Дмитрий Иванович примеров. На его занятиях, пожалуй, впервые по-настоящему глубоко понял он, Саша, ту единую систему взаимообусловленных связей в природе, которая придавала неопровержимо реальную материалистическую основу всеобщей картине мира. Рисуя на доске сложные химические конструкции и построения, Менделеев непрерывно делал экскурсы в область физики, астрономии, астрофизики, космогонии, метеорологии, геологии, физиологии животных и растений, агрономии, а также в различные отрасли техники - от артиллерии до воздухоплавания. И все эти примеры и отвлечения были уместны, логичны, корректны, давали необычайно живой и энергичный толчок для собственных раздумий и размышлений.
И как это ни было странно, именно лекции Менделеева по неорганической химии, необычайно быстро расширявшие кругозор, возбуждавшие в слушателях сильнейшую тягу к самостоятельному анализу, к самостоятельной оценке явлений и предметов, именно эти лекции подспудно, исподволь накапливали в его, Саши Ульянова, сознании некие качественные изменения и в один прекрасный день распространили его внимание не только на естественные, но и на общественные науки, перенесли ход его рассуждений с абстрактных, отвлеченных, чисто научных категорий на живую окружающую жизнь, заставляя открывать в ней конфликты и противоречия, искать и разрешать которые в неорганической химии учил на своих лекциях Дмитрий Иванович.
Так возник - привычка докапываться до корня явлений - устойчивый интерес к курсу истории русского крестьянства, который читал один из самых радикально настроенных преподавателей Петербургского университета Семевский.
Лекции приват-доцента Семевского собирали весь цвет университета. Сюда приходили математики, физики, юристы, медики, студенты других институтов - лесного, технологического. Василий Иванович
