Но это были еще цветочки.
Ягодки не заставили себя долго ждать.
3 Он очень долго пытался подняться с земли, и когда понял, что так и не сумеет этого сделать, то просто встал на четвереньки и посмотрел по сторонам, с трудом ворочая шеей. Увиденное ему не понравилось. Он даже подумал, что при падении ударился головой и теперь ему все время будет мерещиться какая-нибудь фигня вроде белесого тумана, в котором сидит Артем Покровский. Этот туман стелется вокруг злосчастной цыганской развалюхи, добравшись даже до ее дырявой крыши и устроившись там плотными клубами, которые издали походили на снег, а сам дом абсурдным образом приобрел зимне- новогодний колорит.
Покровский ощупал голову, готовясь нащупать дыру, из которой безвозвратно вытекают его мозги, но голова была целой, просто липкой в некоторых местах. Все равно, имея такую голову, невозможно было понять – почему все вышло именно так, а не иначе? Сейчас Артем нуждался не в загадках для ума, а в помощи; и он наконец увидел эту помощь.
Парни из группы захвата были совсем неподалеку, они бродили по лугу, как будто что-то потеряли. Покровский попытался крикнуть, но изо рта вырвалось шипение, как при воспроизведении запиленной виниловой пластинки. Он прокашлялся и снова закричал, замахал рукой. Никто не обращал на него внимания.
Покровский зло выматерился и на четвереньках пополз в сторону группы захвата. Его шатало из стороны в сторону, кусты закрывали обзор, и, наверное, поэтому Покровский никак не мог удержать верный курс, его все время сносило в сторону, и люди в камуфляже оставались недосягаемыми. Вдобавок ко всем своим несчастьям он расцарапал колени и ладони и был готов уже свалиться без сил, как вдруг увидел, что один из спецназовцев идет в его сторону. Покровский завопил нечто нечленораздельное и заковылял навстречу, но странное дело – как бы скоро он ни переставлял руки и ноги, расстояние между ним и спецназовцем не сокращалось. Более того, человек в камуфляже не слышал ни воплей Покровского, не замечал его жестов; он просто некоторое время смотрел куда-то поверх Покровского, потом развернулся и пошел к своим. Покровский не верил своим глазам, он упал на грудь и стал колотить кулаками землю, вымещая свою ярость, мстя за свою боль…
Белесый туман, как тактичный бессловесный наблюдатель, висел над ним.
А потом Покровский услышал:
– Ладно, вставай. Пошли. Хозяин ждет.
Покровский вздрогнул и поднял глаза. Слегка задрапированный туманом, рядом стоял убитый им мент-дегустатор. Он был бледнее, чем обычно. В том смысле, что бледнее, чем когда был жив.
Наверное, это было естественно.
– Ты кто? – спросил Покровский.
– Эдуард, – сказал бледный и мертвый дегустатор. – Сахнович. Нас знакомили утром, не помнишь?
– Не помню, – сказал Покровский, думая, есть ли смысл просить покойного помочь подняться. И помнит ли покойный, что именно он, Артем Покровский, вышиб ему мозги. – Ты говоришь, хозяин ждет. Это кто – полковник ваш?
– Нет, – сказал Сахнович. – У нас теперь другой хозяин.
– У нас? В смысле, у тебя и у меня? – Покровский посмотрел на бледного Сахновича, который больше походил на тень, чем на человека, и вдруг сам испугался посетившего его озарения. – Ты и я… Мы что, оба трупы?
– Нет, только я. По твоей милости, – желчно заметил Сахнович. – С героином это переносится легче, но все равно… Пуля в голову есть пуля в голову. Мне, конечно, рассказывали про тебя всякое, но я не думал, что…
– То есть ты – мертв, а я – жив, – перебил его Покровский. – И мы сейчас разговариваем друг с другом.
– Ага.
– И у нас еще есть какой-то хозяин.
– Точно. – Сахнович с некоторым снисхождением посмотрел на Покровского и добавил: – Ты скоро все поймешь. Я уже понял.
– И что ты понял?
– Хм. Скажем, так: жизнь – это не только то, что ты знал до сегодняшнего дня. Есть и еще кое-что… – Сахнович изобразил неопределенный жест руками. – Всякое-разное.
Покойный оказался прав: вскоре Покровский понял если не все, то многое. В том числе, что в жизни есть место Разному – так Покровский уклончиво называл вещи, существование которых раньше было для него немыслимо. Можно было бы назвать эти вещи магией, волшебством, чудесами, непознаваемым, скрытым, мистическим… Однако Покровский предпочитал употреблять более приземленное слово «Разное».
Или – «Всякое-Разное».
Может быть, он надеялся таким образом преуменьшить значимость Разного, ограничить его силу, поставить ему рамки – пусть даже эти преуменьшения и ограничения происходили только в голове Покровского.
Так или иначе, в тот сентябрьский вечер Покровский вступил в новый этап своей жизни; словно вышел из тумана к огромному океану Скрытого (или океану Всякого-Разного, кому как нравится) и попробовал ногой воду.
Затем он зашел по щиколотку, потом по колено… К тому моменту, когда на пражской улице он случайно налетел на Настю, Всякое-Разное доходило Артему Покровскому до подбородка, а холодные иголки не оставили на его затылке ни единого живого места.
