ощущения, близкие к состоянию несильного опьянения. Мысли от этого приобретают чрезвычайную силу и в то же время легкость. Разглядывая пробковый потолок и прислушиваясь к поскрипыванию шарниров, Урри размышлял о разном. Хотелось есть.
А потом пришел врач.
— Странно, — начал Урри, приподнимаясь в кресле.
— Сидите, сидите, — сказал врач.
Луч солнца, довольно сильно переместившийся за прошедшее время, попал в зеркальце, укрепленное на лбу врача, и неприятно кольнул глаза.
Урри поморщился.
— Чего же странного? — спросил врач, подойдя к креслу и заложив руки за спину.
— Я как раз думал о врачах, — сказал Урри.
— Вот как? Отчего же?
— Ну как. Сначала я, по понятным причинам, думал о тюремщиках.
— Угу, — врач кивнул и извлек из кармана фонарик.
— Где вы это взяли? — спросил Урри.
— Неважно. Продолжайте.
— Ну а что думать о тюремщиках долго? С ними, в общем, все ясно. У них задача, как у служителей зоопарка, — держать живое существо взаперти и в порядке, демонстрируя его гостям. Вы понимаете, кого я подразумеваю под гостями?
— Думаю, что вполне. Откиньте голову.
Урри повиновался. Пальцами левой руки врач раздвинул кожу вокруг правого глаза Урри.
— Продолжайте, я внимательно слушаю.
— Что значит взаперти, вполне понятно. Держать же в порядке значит, как минимум, кормить. А меня до сих пор не кормили…
— Я распоряжусь, — сказал врач и направил луч света на глазное дно Урри.
— Черт. — Урри дернулся.
Врач выключил фонарик и выпрямился.
— А второй глаз?
— Так при чем тут врач?
— Кроме того, чтобы кормить, нужно еще заботиться о здоровье того, кто находится в клетке. Вот тут и нужен ветеринар в зоопарке и врач в тюрьме. Не знаю, какие мысли родились бы в моей голове дальше, но тут появились вы. Почему-то без охраны.
— А вы полагаете себя опасным?
— Я — нет. Но те, кто запер меня в камеру с пробковыми стенами, совершенно точно полагают. Вы же, как ни крути, из их числа.
— Ну-ну. Я ваш друг.
Урри улыбнулся:
— Послушайте, это же мелко. Пусть придет главный и поговорит со мной по душам. Как с равным. Я не собираюсь дожидаться, пока мне под ногти будут загонять иголки. Если только из любопытства.
— Вы любите боль?
Урри задумался. Ему вспомнились первые секунды в камере.
— Иногда, когда она вызывает печаль. Но иголки под ногтями — это боль иного рода. Она прогоняет печаль, она чересчур эгоистична. А я ненавижу эгоизм. От него все беды.
— Замечательно. Похвальная откровенность. Думаю, работа наша с вами будет вполне продуктивной.
— Неужели вы и «Идеальный допрос» успели прочитать? Он даже не опубликован.
Врач ничего не ответил. Вместо этого он прошел к дивану, сел, вытащил из кармана сигареты и зажигалку, закурил.
— Невероятно! — воскликнул Урри. Качалка была строго ориентирована шарнирами, повернуть ее было нельзя, поэтому, чтобы наблюдать за врачом, Урри пришлось повернуться на бок, подогнув под себя ноги. Поза получилась неудобная, откровенно женская — но вариантов не было. Для удобства Урри положил под голову локоть.
— Что? — спросил врач, глядя в сторону. Казалось, он думает о чем-то своем.
— Вы ради меня и зажигалку добыли?
Врач захохотал.
— Зарплата у меня невелика, конечно. Бюджетник. Но зажигалку, представьте, могу себе позволить.
— Шутите, — сказал Урри. Отчего-то ему снова стало печально. — Сейчас, наверное, скажете, что намереваетесь помогать мне, а не вредить?
— Не собираюсь. — Врач посмотрел Урри в глаза. — Вы человек образованный, клятву Гиппократа читали наверняка.
Урри смолчал. Он не знал, что за Гиппократ такой.
— Ладно.
Врач встал. Сигарета, которую он курил, чудесным образом исчезла, хотя дым в комнате все еще оставался. Его было отлично видно в луче.
— Пойду я. Поесть сейчас принесут.
Странно, думал Урри, вроде как подразумевалось сводящее с ума заточение в одиночной камере, а на деле количество новых людей, с которыми довелось познакомиться, сильно превосходило норму. Минули первые сутки, и уже третий человек пытался расспросить Урри о том или о сем, не стесняясь высказывать и собственные суждения о его личности.
— Обрадую, — сказал полковник. Он выглядел безусловно солидней давешнего офицера. Грузный, не лысый. Китель висит на спинке стула, галстука нет, на рубахе расстегнуты три верхние пуговицы. Урри подумал, что как раз этот полковник вчера сидел за шторой. Сидит ли там кто-нибудь сегодня, понять было нелегко.
— Обрадуйте, — сказал Урри.
— Стало быть, идиотом ты не являешься. — Полковник подвинул бумагу, лежавшую перед ним, в сторону Урри. Взять листок было нельзя — руки связаны — и Урри пришлось податься вперед, вытянув шею и одновременно стараясь не отрывать ягодицы от стула (он догадывался, что это запрещено).
На листке:
— Так более того, — сказал Урри, возвращаясь в исходное положение и радуясь тому, что «Идеальный допрос» они все-таки не читали. — У меня еще и сифилиса нету, что также отрадно.
— Не обольщайся. Это доктор так шутит у нас, — сказал полковник. — Ну чего, стало быть, здоров психически. Стало быть, отвечать за базар будешь. Рад?
— Сложный вопрос, — сказал Урри и задумался. Конечно, никто не хочет прослыть пустобрехом. Но все равно, когда говоришь что-то значимое, не предполагаешь, что потом придется обсуждать сказанное в такой обстановке. Даже если подобное подразумевается законом. — В известном смысле, такой шанс…
— Стало быть, шанс. — Полковник посмотрел в стол перед собой, как бы заглядывая в шпаргалку, — Великий последний шанс. — Полковник снова поглядел в глаза Урри. Тот вздрогнул. Так называлась первая глава его книги. Из-за которой связывали за спиной руки, не давая наложить их на себя.
Полковник — в отличие от давешнего офицера — владел искусством допроса гораздо лучше. Это было ясно по длинным паузам, которые он делал после своих реплик. Тяжело сидеть молча под пристальным выжидающим взглядом. Урри вспотел и решил, что теперь будет в таких случаях считать про себя до ста. Он где-то читал, что полковникам на допросах рекомендуется считать до пятидесяти, и, таким образом, технология не должна была сработать.
— Ворон считаешь? — спросил полковник, когда Урри дошел до шестидесяти одного. — Читал дело, стало быть, в курсе.
