там все пропахали…
«Скрупулезно… скрупулезно», – вертелось в голове Аникина приставшее, как репей, словцо танкиста. Наберутся словечек, лишь бы чужие головы засорять. Видать, в танковом училище нахватался. Уж больно деловой вид был у танкиста-лейтенанта. И пойми потом, что он хотел сказать этим своим
IV
От столбового пути на Берлин колонна стала забирать резко вправо. Поток техники и людей перенаправляли на север, уводя прочь с трассы на Мюнхеберг.
– Осторожно, командир!.. – Липатов дернул Аникина за локоть, увлекая его прочь с обочины к центру дороги.
Земля под ногами задрожала, воздух, и без того переполненный криками и грохотом, наполнился оглушительным, словно из-под земли всплывающим грохотом. Ряды колонны смялись и как по команде подались на левую сторону. Обдав «самоходки» и пехотинцев тучами пыли и прогорклой вони, по целине обочины на обгон прошла громадина танка. За первым, ревя двигателями, проследовал второй, потом третий.
Первые две машины заметно выделялись габаритами и мощью работающих двигателей на фоне шедших следом, а тем более – «сушек».
– «ИСы»![4] – восторженно, будто прочитав мысли Аникина, гаркнул Липатыч. Он, вслед за командиром, проводил обе машины взглядом.
– Мать их… побачь, шо робят!.. – гаркнул один из остановившихся в нестройной колонне. Грозный вид и гул техники заставили всю колонну обратить на себя внимание.
– А вы куда прете, под ноги?! – с угрозой огрызнулся его сосед, бесцеремонно отталкивая Липатова.
– А ну полегче… – насупился Липатов. – Не пыли, пехота…
– Тише, Липатыч… – осадил его Аникин. – Вы не серчайте… От своих отбились, роту свою теперь ищем…
– Понятное дело… – уже без угрозы отозвался солдат. – В такой катавасии себя потеряешь, не то что… Танкисты вот напустили пылищи. Проскакали на белом коне, а ты дыши потом, как хошь, пыль на зубах пережевывай…
– Вечно ты недоволен, Лямцев! – с озорством в голосе крикнул его сосед. – Радуйся, что есть что пожевать. Это тебе, считай, вместо каши. И танкистов благодари. А если торопятся, значит, есть куда. Понял? Вперед тебя покатили, значит, за тебя будут всю грязную работу делать…
– До этих пор за меня мою работу никто не делал… – угрюмо отозвался недовольный. – Самому приходилось… И, по всему выходит, дальше придется…
– А, что с тобой говорить… – махнул рукой весельчак. – Видели, какая моща покатила? «ИСы»… С такими-то можно и Берлин расколупать…
– Ладно, бывай, пехота… – крикнул Липатов, опять принимая в сторону обочины.
– И вам того же… В Берлине увидимся… – крикнул весельчак.
– Ишь, какой прыткий… – громко пробурчал недовольный. – Сначала дотопай до того Берлина… Вон опять в кружную погнали. Башнеры говорят, что прямо по трассе уперлись в минные заграждения – ни пройти, ни проехать. А на севере танкисты пробили брешь в обороне немчуры. Вот нас в ту брешь и гонят… Скорее в нее проскочить, пока гитлерюги снова не законопатили…
V
На свой взвод Аникин и замкомвзвода натолкнулись неожиданно. Первыми их заметили бойцы.
– Андреич!.. Вот и командир нашелся…
Аникин узнал Кокошилова по звонкому голосу.
– А командир и не терялся… Дурило… – ворчливо оборвал его Липатов.
– Так я что, я ниче… – так же звонко прокричал Кокошилов. – А вас тут уже из штаба роты разыскивали…
Андрей в сердцах выругался про себя. Только что добрался после совещания у ротного, уйму времени потратив на поиски своего взвода. А его уже тут как тут – снова вызывают.
– Кто донесение принес? – сердито переспросил Андрей.
– Известное дело,
– Ну, ты это… – нестрого, больше для формы осадил его Аникин. – Свой пыл поостуди… И языком не болтай во все стороны. Тоже мне, выискался… буревестник…
– А мы
Оттянувшись в хвост ротной колонны, Аникин наскочил на замкомандира роты, капитана Балясного. Молодой, но основательный офицер, успевший повариться на передовой и месяц как переведенный в штрафную, с повышением в звании, пользовался в роте заслуженным уважением – и у постоянного, и у переменного состава. Несмотря на молодость, даже старшие по званию, включая начштаба, военкома и командира роты Шибановского, обращались к нему по имени-отчеству – Иван Егорыч. А испытуемые порой обращались запросто – Егорыч. Некоторые, испытавшие на себе, что такое взбучка от замкомроты, за глаза переименовали его в Горыныча. Таковые всплески праведного гнева Балясного происходили редко, но имели очень высокую степень внушения в адрес провинившихся.
Иван Егорыч подтвердил, что маршевую колонну, в составе которой двигались штрафники, перенаправили в обход первоначального маршрута. Танковые армии, наступавшие севернее Зеелова, протаранили глубоко эшелонированную оборону противника и успешно продвинулись на несколько десятков километров вперед.
– Говорят, вроде как до Берлина дошли… – почему-то оглядываясь и полушепотом процедил Балясный в самое ухо Аникину. – Представляешь, Андреич? До самого!.. Ух, не верится…
Не успел он закончить фразу, как метрах в сорока слева ночную тьму разорвала яркая огненная вспышка. Звук взрыва накрыл с головой, заставив всех пригнуться от неожиданности. Тут же следом вспышка второго взрыва озарила колонну.
– Немцы, немцы!.. – понеслось по рядам.
Впереди раздалась винтовочная и автоматная стрельба, потом ухнуло один, другой раз. Нестройным кашляющим хором затарахтели пулеметы. Пунктиры трассирующих пуль летели куда-то наискосок вправо. Вот вдали поднялось огненное облако взрыва, осветив кромку высоких деревьев. Стволы вспыхнули, и пламя озарило колонны стоящих плотными рядами сосен, которые окантовывались низкими, черными на фоне огня зарослями кустарника. С опушки в сторону колонны тоже полетели «трассеры».
VI
«СУ-76», шедшие одна впереди, а вторая – слева от взвода, как по команде развернулись всем корпусом в сторону леса. Ближняя к бойцам «сушка» выстрелила. Аникин услышал из накрытой брезентом кормовой люльки экипажа лязг вылетевшей из «казенника» пустой гильзы и – следом – матерную брань, явственно произнесенную хриплым, грубым голосом. Она прозвучала как заклинание, употребленное для точного попадания в цель, в полном соответствии с руководством по стрельбе. По крайней мере, сама цель для снаряда была указана предельно четко.
Взрыв прогремел на самой опушке. В его зареве Аникин засек контуры немецкого танка, выкатывавшего из леса и подминавшего под днище высокую, гладкую, как корабельная мачта, сосну. Треск переламываемого дерева пробивался даже через рев двигателей и стремительно усиливающийся шум боя.
У кустов и чуть впереди танка блеснули несколько касок. Немцы перемещались вдоль кустарника. Вперед никто не шел. Пули засвистели над головой. Этот свист становился все явственнее и