технологий – немедленно отменены. Все люди равны перед Всевышним; и арабы, африканцы, индонезийцы заслуживают продления жизни ничуть не меньше, чем европейцы, американцы, японцы. То, что происходит сейчас, есть нетерпимая дискриминация большинства населения планеты ничтожным меньшинством. Но воля большинства священна! Если западные лидеры такие убежденные демократы, как сами уверяют, они должны признать, что принципы демократии действуют без исключений в масштабах всего земного шара.
На экране появлялись и другие шейхи – в мятых чалмах, с измятыми лицами, с растрепанными, клочковатыми бородами. Они не говорили, а кричали. Они кричали, что только в исламе и только того направления, которое они исповедуют, – спасение всего человечества. Этот мир прогнил! Сотни миллионов истинно верующих и миллиарды тех, кто близок к истинной вере, живут в нищете, голодают, страдают и умирают от болезней. А в это время ничтожная кучка западных наций погрязла в роскоши и чудовищном разврате. Эти презренные дошли до того, что пытаются – вопреки своему неверию – превратиться в сатанински бессмертных существ. Мир прогнил, и исцелит его только очистительное пламя джихада! Тот, кто примет истинную веру, получит пощаду, все остальные будут уничтожены! Когда речь идет о спасении человечества, жалости места нет! А тот, кто за истинную веру погибнет, угодит прямо в райские сады, для вечного блаженства.
Отечественные телекомментаторы объясняли нам с дедом, что террор теперь проникает в Россию не с Кавказа, а из Средней Азии, и что он является своего рода платой за свободу. Нынешняя демократическая власть не может бороться против него такими драконовскими мерами, как фашистское ПНВ. Или кто-то хочет, чтобы мы опять ощетинились по всем границам? Чтобы на улицах опять хватали подряд всех прохожих с 'неправильной' внешностью и отправляли в телячьих вагонах – кого на юг, на историческую родину, кого на север, на смерть? К тому же Россия просто слабеет с каждым годом – все больше стариков, все меньше молодых, способных быть защитниками.
Находились аналитики, излагавшие свои проекты спасения. Кто-то напоминал, что на нашем Дальнем Востоке живут не то десять, не то пятнадцать миллионов китайцев, их чуть не вдесятеро больше, чем оставшегося там русского населения. С китайцами и ПНВ ничего не могло поделать, а потому предпочитало их не замечать. Да и сами китайцы, остерегаясь ПНВ, вели себя тихо: занимались сельским хозяйством и местной торговлей, в европейскую часть страны без крайней необходимости не выезжали. 'Надо признать реальность, – убеждал аналитик, – и дать им всем российское гражданство. Неважно, какую политику сейчас проводит Пекин. Китайцы – народ дисциплинированный. Когда нашим 'хуацяо' выдадут паспорта с двуглавым орлом, они станут честно служить новой родине. Мы получим прекрасный дополнительный контингент для армии и полиции!'
Шейхи грозили и насмехались, телекомментаторы судачили, а взрывы гремели и гремели. Они стали такой жуткой обыденностью, что их перечисление вместе со списком погибших приводили уже не в начале, а в конце ежевечерних 'Последних известий'. О еще более многочисленных взрывах в европейских, американских, японских городах и вовсе упоминали скороговоркой. Так же, мельком, проходила информация о бесчисленных требованиях западной общественности к своим правительствам: действовать, остановить террор любой ценой! Всем было ясно, что это – не более чем беспомощные крики отчаяния, что сделать ничего нельзя и страшная необъявленная война будет только разрастаться.
И вдруг – неожиданно, поначалу непонятно, а потом все более явно и сокрушительно – пошла война совсем иная. Та, что изменила лицо планеты сильнее, чем все предыдущие войны. Та, которую мой дед всегда называл Третьей Мировой, но которая вошла в официальную историю под нелепым аптечным названием Контрацептивной.
4
Мы с дедом принимали в той войне самое активное участие. В качестве болельщиков. Так он говорил, посмеиваясь. Но в действительности все было куда серьезней. И не только потому, что на экране нашего старенького телевизора, искажавшем цвета, развертывалась величайшая драма истории. Те месяцы и годы стали временем нашего с дедом настоящего сближения. Все, что я сейчас собой представляю – мои знания о мире, мой образ мыслей, – все оттуда, из тех вечеров, из разговоров с дедом, превращавшихся в его монологи.
– Двести лет назад, – рассказывал дед, – жил великий поэт немецкий Гейне. Вы, обормоты нынешние, даже имени такого не слыхали. И вот, он писал: 'Под каждой могильной плитой лежит своя всемирная история'. Да это самое точное определение человека, Виталька! Понимаешь? Каждый человек, даже тот, кто считает, будто ему плевать на прошлое и на все, что в настоящем его прямо не касается, – даже он, в конечном счете, итог собственного варианта всемирной истории.
– Это – как память у компьютера, – догадывался я. – Какие файлы и программы в ней скопились…
– Тьфу! – сердился дед. – Конечно, память. Только не компьютерная, а человеческая, осмысленная!
Спасибо, дед. Благодаря тем нашим разговорам, затягивавшимся до глубокой ночи, твой вариант всемирной истории не ушел с тобой в могилу. Хотя бы часть его осталась в моей памяти и вместе с моим телом, прошедшим генную профилактику, обрела продление жизни, которое в обиходе называют бессмертием. Впрочем, и бессмертие, ты сам учил меня, есть не что иное, как неограниченно долгое сохранение непрерывной и непрерывно пополняющейся памяти.
– Третья мировая была неизбежна, – объяснял дед. – Все можно было предвидеть заранее, по меньшей мере лет за семьдесят, в шестидесятых годах прошлого века. Предвидеть – и в то еще время понять, что России, тогдашнему Советскому Союзу, надо с Западом прекратить вражду и объединиться для общего спасения.
Как предвидеть за такой срок? Но ведь шли очевидные процессы, только их почему-то долго не желали замечать. Просто поразительно, что на решающее для всемирных судеб явление – демографический переход – обратили внимание лишь в самом конце двадцатого века, уже после двух мировых войн и после начала террора, который вел к третьей. Да и то поначалу смотрели на этот переход как на некое природное явление. И не могли толком объяснить: отчего это малочисленное и спокойное население какого-нибудь отсталого региона вдруг за считанные десятилетия увеличивается во много раз и извергается, точно лава из вулкана, сжигая все вокруг.
Как трудно далось понимание: в том, что происходит с человечеством, природа на вторых ролях, а главная причина всему – научно-технический прогресс. Находятся и сейчас такие дураки, что кричат: 'Сколько зла от прогресса! Ах, если б не было его, и жили мы всегда, как в Древней Элладе!' Что с дураков возьмешь? Запретить прогресс – все равно что сказать ребенку: не расти! Как программа роста у младенца, так и научный прогресс у человечества заложены в генах. Ребенок растет и умножает свои возможности, точно так же и все человечество. Но рост, особенно быстрый, вызывает сопутствующие болезни. Вот и научный прогресс порождает уйму болезненных явлений. Самое опасное среди них и есть демографический переход.
– Тебе уже пятнадцать лет, Виталька, – говорил дед, – и ты, конечно, знаешь, откуда берутся дети. Не ухмыляйся, не ухмыляйся, в подробности мы не полезем! Главное – помнить принцип: дети берутся от матери и отца в процессе их совместной жизни. Так? А теперь слушай: любой народ, пока не захвачен потоком научно-технического прогресса, живет сельской жизнью, с низкой производительностью труда и высокой рождаемостью. Детей плодят не только от бескультурья (не ухмыляйся ты, черт!), но и оттого, что они – единственная гарантия на старость, и оттого, что царит огромная смертность, детская в особенности. Она-то и гасит прирост, население растет понемногу.
Но уже на ранних стадиях прогресса первые ручейки знаний, культуры, науки начинают размывать вековой уклад. В чем это проявляется прежде всего? Конечно, в элементарной гигиене, в борьбе с инфекционными болезнями, в прививках. Детская смертность сразу падает, население начинает расти! А прогресс уже изменяет и основы привычного хозяйства: вместо мотыги и деревянной сохи появляются стальные плуги, за ними – трактора, удобрения. Поднимается урожайность, растущему населению хватает продовольствия. Так естественные ограничители размножения устраняются прогрессом, в то время как
