Там меня ждал мэр. Затем я увидел его в окне и все-таки не ушел.
Я включил фонарик — клин света, прорезающий дыру во мраке.
Достал фотографии, запечатлевшие след правой передней шины, и, скорчившись, проверил гайки на колесах машины Джин. Их не свинчивали очень давно. Я прощупывал шину, пока не обнаружил разрез на протекторе, обведенный кружком на фотографии.
Мне пришлось опуститься на одно колено. Холод окутал меня. Я поднял голову и дал глазам время вновь приспособиться. С жестокой иронией я ощутил, что теперь окончательно понял, как это произошло. Услышав от Лайзы, кем была девочка, и узнав, что она пропала, Джин помчалась туда. И в смятении, намереваясь припарковаться, она проехала по листьям и сбила ребенка.
Вот как это должно было произойти.
В щели двери я увидел, что мэр вышел во двор.
Я погасил фонарик.
Дверь каретника задергалась и распахнулась, открытая ветром. Я услышал, как она стонет и хлопает по стене снаружи.
Мэр заговорил громко, хотя его голос дрожал от страха:
— Я не мог заставить себя проверить. Но я знал, что ты придешь.
Его пистолет целился в провал каретника.
Я шагнул и опрокинул канистру с бензином.
Мэр включил собственный фонарик.
В гараже свистел ветер. Дверь снова хлопнула, и фотография, которую я положил у машины, вспорхнула, затрепетала и спланировала за порог. Мэр проследил за ней лучом фонарика, осторожно шагнул вперед, нагнулся и подобрал ее, продолжая держать вход в каретник под прицелом.
Потом он двинулся вперед. Его фонарик отыскал меня в дальнем углу. Он прицелился.
— Подними руки.
Я повиновался.
Мэр дрожал.
— Я не думаю, что Джин знает, кем была Сара. — Он медленно покачал головой. — Я бы оставил все, как есть. Джин ничего плохого не сделала. Это был несчастный случай. — Он все еще держал меня под прицелом. Из-за яркого луча, бившего мне в глаза, я не мог видеть его лица. Он продолжал говорить все бессвязнее. — Ты же знаешь, Джин чудесная женщина — вот тут, где это важно. — Он постучал себя по сердцу фонариком, а потом опустил руку, так что луч светил вниз.
Мои глаза свыклись с темнотой. Я все еще держал руки поднятыми.
— Иногда мы забываем, почему когда-то влюбились… Ты понимаешь, о чем я, Лоренс? У тебя когда- нибудь была одна-единственная? — В его голосе прозвучала ищущая нота.
Я сказал:
— Все кончено, мэр. — И опустил руки.
Я услышал, как он взвел курок.
— Не шевелись, Лоренс. Не шевелись.
Ветер дернул дверь. Она захлопала и заскрипела.
Я спросил:
— Где Лайза?
Джин вышла из дома. Я услышал ее голос. Она сказала:
— Он не знает. Она от него теперь свободна. Она в безопасности.
Мэр направил на нее луч фонарика, попытался шагнуть к ней, но она выкрикнула:
— Не подходи ко мне!
В ярком луче Джин выглядела жалкой и больной. Совсем непохожей на ту, какой я видел ее прежде. Химиотерапия лишила ее волос. Она была призраком, ее голос еле звучал.
— Я знаю, что Сара была твоей дочерью. Лайза позвонила сюда в ночь Хэллоуина, в панике, пьяная… Она сказала, что вы разругались. Она впала в забытье. А когда очнулась, Сара лежала на полу у кофейного столика, мертвая. Когда я приехала туда, Лайза была на грани самоубийства. — Джин стояла лицом к мэру. Ее халат бился на ветру. — Знаешь, в чем твое худшее преступление? Ты лишил ее достоинства, заставил сомневаться в себе. Она не могла быть уверена, что произошел несчастный случай. Она была не в силах судить, на что могла оказаться способной. Не думаю, что она знала, убила ли она своего ребенка или нет. Она не могла сказать… Вот что ты с ней сделал.
Джин плакала. Одна ее рука стискивала халат у горла.
— Я не могла допустить, чтобы Сару нашли мертвой в квартире. Лайза не перенесла бы расспросов о смерти ребенка, обвинений. Ее бы заперли навсегда, так или иначе. Она этого не заслужила… Нет, не заслужила. — Джин запнулась. — Мне придется умереть, зная, что я сделала в ту ночь. Я вынесла твою дочь на улицу, положила на мостовую. Я переехала ее… не ради того, чтобы спасти тебя или себя, но чтобы спасти Лайзу. — Джин помолчала секунду. — Ты отправил меня в ад.
Новый порыв ветра — и дверь каретника захлопнулась. Сквозь ее щели я увидел, как мэр поднял пистолет, и моя собственная жизнь мелькнула в огненной вспышке выстрела. Круговорот вещей завершился: он выстрелил в жену, затем в себя, все-таки положив конец кошмару их совместного существования.
Эпилог
Я приехал к Лойс еще до утра. Она не спала и сидела на кухне. На заднем фоне звучала кассета обогащения. Пит смотрел «Доброе утро, Америка». Лойс позвонила в Чикаго человеку, уцелевшему от Холокоста. Она нашла список в моем пальто, которое я у нее оставил. Он был рад продать.
Это было начало.
В десять часов история убийства-самоубийства мэра и Джин стала достоянием гласности. Старинный дом высоко на холме служил готическим привидением, на фоне которого сообщалось об их смерти, что придавало передаче привкус Старого Света.
Телевидение перешло к монтажу жизни мэра — он в одежде отца-пилигрима на своей автостоянке с индейками Дня благодарения; галантный Гомес Аддамс с тонкими усиками в торговом центре в ночь Хэллоуина; участник гонок на трициклах — его свекольно-багровое лицо, нелепая грузная фигура; он засовывает кулак целиком в рот во время избирательной речи в тот день, когда стал мэром, — камера подчеркивает то самоуничижение, которое требовалось для удержания власти в таком месте, как наш город.
Они также показали сцену, когда он, раскинув руки в широком жесте, стоит на собрании в поддержку команды и представляет Кайла Джонсона, другую трагическую фигуру этой истории. Камера поймала и могучее телосложения Кайла, и его неправдоподобную красоту — сочетание, встречающееся лишь изредка.
Голос поведал о молниеносном взлете и падении Кайла, о печальной иронии его причастности к наезду. Кульминационным был кадр, изображающий Кайла и Черил как возвращающихся с триумфом короля и королевы — с резкой переброской в абортарий, где побывала Черил, а затем к ее машине, извлекаемой из реки. Затем показали труп Кайла, который вывозили из школы на каталке, и камера вернулась к шпилям старинного дома мэра на фоне темной гряды туч.
Это подавалось как аллегория, высокая трагедия глухого городишки, одна из историй, в которой погибли все главные персонажи. С высоты дома мэра городок выглядел унылым, лишенным жизни; мэрия — анахронизм среди заброшенных складов у темного шрама реки.
Город отодвинулся от своего центра, перебрался на двадцать миль к полосе кровоточащих неоном ресторанов и кафе, которая выглядела чем-то вроде трапа, ведущего к межзвездному кораблю-матке — массивному, увенчанному куполом торговому центру, стоящему среди занесенных снегом полей. Он обслуживал все окрестные городки.
Камера отыскала там жизнь и ранним утром: старичье в тренировочных костюмах и кроссовках
