из Мавераннахра или Герата. Но неосторожных было не много, и потому пленник был желанной добычей, которая радовала сердца отважных османов предвкушением славы и щедрой награды.
Именно этим объяснялось то обстоятельство, что воины, захватившие Пауля, не причинили ему никакого вреда, а, напротив, обращались с ним со всей возможной предупредительностью. Едва лишь турки удалились от того места, где в их руки попал пленник, как Пауля развязали и усадили за спиной одного из османов. Видя, что прыжки на крупе коня, оказавшемся на поверку довольно костистым, причиняют юноше много неудобств, их предводитель приказал, после некоторых колебаний, пересадить пленника на одну из запасных лошадей, после чего всадники продолжили путь. Они скакали до тех пор, пока солнце не преодолело половину пути от зенита к закату. Лишь когда стало совершенно ясно, что уже можно не опасаться погони, предводитель осадил своего коня и резким гортанным выкриком приказал воинам спешиться. Выставив дозорных, отряд расположился в тени рощицы, чтобы дать отдых телу и утолить голод нехитрой трапезой.
Незавидное положение, в каком очутился Пауль, ничуть не повлияло на аппетит юноши. Он с удовольствием съел предложенный ему кусок мяса, завернутый в тонкую лепешку, и выпил воды, подкрашенной для лучшей сохранности кислым вином. Возвращая бурдюк, Пауль кивком поблагодарил воина, давшего ему еду и питье. Поведение пленника пришлось по душе предводителю отряда, искоса наблюдавшему за Паулем. Пересев поближе к юноше, он попытался заговорить:
— Кто ты и как тебя зовут?
Пауль понял суть вопроса — мнемотический переводчик содержал информацию о языке, на котором говорили его похитители, но решил, что будет разумней утаить свою осведомленность. Туркам незачем было знать, что он понимает их, это позволяло рассчитывать, что они будут более откровенны в разговорах между собой. Поэтому Пауль покачал головой, давая тем самым понять, что не улавливает смысла сказанного. Тогда предводитель подозвал к себе одного из воинов. Тот перевел вопрос, отчаянно коверкая слова.
Пауль кивнул, показывая, что все понял.
— Меня зовут Хусейн. Я воин из рода славного Бикашгара. Мой отец защищал честь Ильяса Ходжи, а сам я служу великому Тимурленгу.
Воин перевел сказанное предводителю. Внимательно выслушав ответ, тот решил назвать себя. Оказалось, что Пауль имеет дело с не менее достойным Огурсом, сотником в войске Османа. Затем Огурс велел передать Паулю, чтобы тот не беспокоился, что турки уважают воина, попавшего в плен в честном бою, и не намереваются причинить ему вреда. Сверля юношу круглыми, черными словно угольки глазами, Огурс спросил:
— Как случилось, что ты не сумел убежать, подобно тем двоим, что были с тобой? Что случилось с твоим конем?
Пауль заколебался, не будучи до конца уверен в том, стоит ли открывать правду. Но и скрывать ее было глупо, тем более что его похитители наверняка видели рану на шее коня.
— Те двое предали меня.
Огурс изобразил удивление.
— Разве они не были твоими друзьями?
— Нет, я познакомился с ними только вчера.
Выслушав ответ, предводитель турок удивленно вскинул круто изогнутые брови.
— Как же ты решился отправиться с незнакомыми тебе людьми туда, где мог поджидать враг?
Юноша заколебался, но решил быть откровенным и в этот раз.
— Их знала женщина, которая пришла со мной. Боюсь, они предали и ее.
Огурс ощерил зубы.
Если воины Тимура готовы предать друг друга, то нашим мечам будет не много работы.
Пауль ответил усмешкой.
— Не тешь себя пустыми надеждами. Воины Тимура сильны и отважны, битва не будет легкой.
Турок протянул Паулю свою фляжку, и тот с удовольствием освежил пересохший рот кисловатым питьем, в котором, в отличие от того, что Пауль попробовал перед этим, было больше вина, нежели воды.
— Что ты знаешь о войске Тимура?
— Немногое. Я прибыл только вчера. Могу лишь сказать, что оно огромно. Всадник за день не сумеет объехать пределы лагеря.
Огурс испытующе посмотрел на пленника.
— Ты откровенен. Почему?
— Тимуру… Моему повелителю, — подумав, поправился Пауль, — не может повредить моя откровенность. С другой стороны, я должен остаться в живых, чтобы спасти женщину, которая пришла со мной. Боюсь, ей угрожает смертельная опасность.
— Ты любишь ее? — перевел воин.
— Да, — подтвердил Пауль.
Ответ удовлетворил Огурса. Видно, отважный воин считал, что жизнь женщины является достаточным мотивом для подобной откровенности, граничащей с предательством.
— Скоро ты падешь ниц перед моим повелителем, и, если будешь чистосердечен, полагаю, он сохранит тебе жизнь. А может быть, он даже позволит тебе забрать твою женщину после того, как наши кони ворвутся в лагерь Хромца. Ты ведь этого хочешь? — Пауль кивнул. — Тогда можешь считать, что мы договорились.
Повинуясь знаку Огурса, воины вскочили в седла. Отдохнувшие кони бежали резвой рысью. Солнце еще не опустилось за неровные волны холмов, когда стражи и пленник достигли лагеря Баязида.
Пауля привели к шатру султана. Юноша шагнул внутрь, испытывая робость, вполне объяснимую в его положении. Деспоты, подобные Тимуру или Баязиду, не отличались особым милосердием. Пауль невольно припомнил историю, почерпнутую во время учебы в гимназии, о том, как султан Мехмед приказал обезглавить раба лишь для того, чтобы художник, писавший портрет султана посреди груды поверженных тел, мог воочию увидеть, как бьется в конвульсиях тело, когда от него отделяется голова. Тогда эта история породила в юноше чувство, граничащее с недоверием, но теперь, по воле причудливого зигзага судьбы попав примерно в ту же эпоху, он на собственном опыте убедился, что казавшееся ему неправдоподобно жестоким на деле было естественным, даже обыденным. И чувство беззащитности, обрушившееся на Пауля в тот миг, когда он узнал об исчезновении Шевы, умножилось. Но он преодолел себя и шагнул через устланный ковром порог.
Шатер султана был полон мужчин, по большей части облаченных в роскошные халаты из сейфура[33]; лишь некоторые были в легких изящных доспехах, словно желали тем самым подчеркнуть близость решающей битвы. Султан восседал посреди шатра на небольшом, покрытом золотистым ковром возвышении. Перед ним стояли поднос с несколькими блюдами, серебряный кувшин и два шандала с ярко горящими свечами. Такие же подносы, но размером поменьше и с угощением победнее, стояли и перед каждым из присутствующих, не исключая и толмача, которого Баязид подозвал к себе при появлении пленника.
Пауль остановился у входа, не зная, что делать дальше. Видя его робость, султан улыбнулся. Он был еще не стар, приятное лицо обрамляла окладистая черная борода, живые, блестящие глаза свидетельствовали об остроте ума.
— Подойди.
Пауль остался недвижим, не желая, чтобы люди в шатре догадались о том, что он понимает их язык.
Тогда стоявший позади бек толкнул юношу в спину. Пауль, едва удержавшись на ногах, был вынужден шагнуть прямо в центр круга, образованного пирующими, дружно устремившими взоры на пленника. Баязид усмехнулся, но глаза его остались серьезны и цепко ощупали юношу. Пауль не знал, как себя вести, но на всякий случай решил отвесить поклон, достаточно низкий, чтобы выразить уважение султану, но не доходящий до раболепства, ибо не желал унижаться в собственных глазах. Баязид снизошел до ответного кивка, что, как заподозрил Пауль, выражало предельную степень расположения. Потом султан задал вопрос, немедленно переведенный толмачом в ярко-желтом халате[34]
