трубачей поднесли к губам карнаи — длинные боевые трубы. Резкий дребезжащий рев разорвал воздух, заставив дрогнуть сердца. Вот он, отсчет чудовищной жатвы, свершаемой костлявой бабкой с изъеденным лицом. Вот он, миг истины — торжества для одних, позора для других и смерти для третьих, еще не знающих, что им суждено стать третьими.
Издали донесся гул. Первая линия монгольских туменов тронулась с места, перемешивая бесчисленными копытами коней остатки травы с землей. Их вел в бой отважный Исфендияр, воин с железным телом, отважным сердцем и жестким лицом Арктура, изгоя Системы. Он скакал впереди, и встречный ветер восторженно ревел, упиваясь яростью близящейся схватки. Исфендияр вел десять туменов, которые, как казалось, вот-вот обрушатся на весь фронт вражеского войска. Но в последний миг, повинуясь приказу Тимура, передовой отряд сместился влево, где, по сведениям лазутчиков, должны были стоять полки татар, после недолгих колебаний согласившихся предаться под ласковую длань Тимура. Исфендияру предстояло принять под свое начало предателей и повести умножившуюся рать в обход передней линии врага, чтобы сковать боем запасное войско Османа. Освобожденное им место тут же должны были занять слоны, за которыми следовали двадцать туменов всадников и пехота. Ну а потом в бой предстояло вступить ударным дружинам, терпеливо ожидающим у ног Тимурленга своего великого часа.
Господин счастливых обстоятельств с улыбкой посмотрел на Шеву.
— Вот и все, — сообщил он. — Мы победили.
Охотница ничего не сказала, и поступила разумно, так как именно в этот миг произошел первый сбой в тщательно разработанном плане Тимура. Рать Исфендияра вплотную приблизилась к правому крылу войска Османа и сбавила свой стремительный ход, дабы не поразить своих тайных союзников. И тут в воздух взвилась туча стрел, со сладострастным шипением обрушившаяся на монгольских всадников. С ржанием покатились по земле кони, смерть нашла сотни витязей, чьи легкие доспехи не сумели остановить длинных стрел спагов, которые в глубокой тайне заняли поутру место ненадежных татар. Землю испятнали первые трупы, понеслись прочь лошади, лишившиеся своих хозяев, две или три из них влекли за собой мертвые тела, запутавшиеся в стременах или поводьях. Ошеломленные столь неожиданным поворотом событий, монголы вздыбили своих скакунов, и тут их накрыла вторая туча стрел, не менее беспощадная, чем первая. А потом лавина спагов сдвинулась с места и устремилась вперед — прямо в месиво беспомощно топчущихся на месте всадников. Две конских орды столкнулись между собой и перемешались в яростной сече. Шева посмотрела на Тимура и заметила, как по его лицу разливается бледность. План битвы рухнул в один миг. Проклятый Баязид перехитрил своего более искушенного в ратном деле противника. Срочно нужно было исправлять положение. Тимур подозвал к себе одного из полководцев и коротко бросил ему:
— Возьми пять туменов и обойди Исфендияра слева.
— Но там овраг, величайший! — осторожно напомнил военачальник.
— Сделай так, чтобы оврага не было! — отрезал Тимур и отвернулся, давая понять, что он сказал все.
Через несколько мгновений часть полков, стоявших подле холма, тронулась с места и устремилась туда, где мешались пыль, кровь и острая сталь.
К тому времени бой уже развернулся по всему фронту. Тридцать два слона, пугающие своей громадностью и тяжелой поступью, заставили османов попятиться, но в войске Баязида были воины, прежде сталкивавшиеся с этими животными. В слонов полетели копья и пылающие стрелы. Вскоре животные начали беситься от боли, и монгольские полководцы, опасавшиеся, что гиганты потопчут своих же воинов, вывели уцелевших слонов из боя. И опять запели стрелы, и зазвенела хищная сталь. Усиленное несколькими запасными полками правое крыло монголов атаковало противостоявшие ему дружины сербов. Но отважные потомки героев Косова не замедлили доказать, что достойны славы отцов, хотя и сражались на стороне тех, кого отцы считали врагами. Сербы ненавидели турок, но они дали клятву биться под знаменами Баязида и сдержали ее. Закованные в тяжелые рыцарские доспехи и кольчуги, сербские витязи наотмашь рубили неприятелей длинными обоюдоострыми мечами, кололи копьями, обрушивали на шишаки с конскими хвостами тяжелые булавы. Монголы же уповали на луки и кривые мечи, без устали поражая наследников славы Лазаря и Обилича[39].
В центре сражения сошлись янычары и мало на что пригодный сброд, набранный Тимурленгом в бесчисленных городах его империи. Сверкающие молниями ятаганы янычар прорубили просеки в колеблющихся рядах монгольской пехоты. Та попятилась, и Тимур бросил вперед конницу, которая, не разбирая ни своих, ни чужих, принялась сечь стрелами вопящую людскую массу. Землю устлали сотни и тысячи шахидов. Земля натужно хрипела, захлебываясь кровью.
Солнце медленно ползло к зениту. Раб Ахыз подал Тимуру чашу с сикбой, но тот, брезгливо плеснув отвар на выжженную траву, потребовал вина. Он осушил чашу столь жадно, словно был землей, вожделеющей крови. Было заметно, что Тимур устал. Он уже не требовал посадить себя на коня, а только стоял, то и дело опускаясь на постеленный прямо на склоне ковер. Его руки подрагивали, а лицо время от времени искажала гримаса — то ли обеспокоенности, то ли боли. Но он держался, ибо был слишком велик для того, чтобы признать свою слабость.
Скакали вестники с донесениями о ходе сражения. Тимур выслушивал их и бросал короткие приказы. И новые полки отправлялись в клокочущий котел битвы, чтобы заткнуть образовавшуюся брешь на одном участке или подкрепить наметившийся перевес на другом. Но и Баязид не бездействовал.
Стоя вместе с телохранителями позади строя янычар, он тасовал редеющие дружины, посылая их туда, где они были нужнее. Он отважился бросить в бой татар, рассредоточив их полки по всему полю, но приберегал напоследок пять конных полков, составленных из отборнейших воинов, испивших крови и сербов, и ромеев, и франков. И еще под его рукой был небольшой отряд витязей, отданный под командование перебежчику-юноше, столь дерзко пообещавшему принести голову Тимура. Баязид позволил ему самому избрать момент для решительного броска к стану Тимура.
Битва обратилась в чудовище — громадное и кровожадное, то яростно рвущее на куски мир, то настороженно затихающее. Чудовище надсадно хрипело пылью легких, скрежетало сталью клыков и плевалось фонтанами крови. Летели стрелы, звенели мечи, щиты гулко принимали на себя удары копий. Люди, крича от бешенства и усталости, рубили друг друга, всаживали во вражеские тела влажно блестящие мечи, со свистом спускали тетиву луков. Теряя оружие, они дрались голыми руками, теряя руки — пускали в ход зубы, не менее острые, чем клыки диких зверей. И падали на землю, обескровленные и обезглавленные.
Дважды пошатнулся зеленый стяг Баязида, к которому упорно рвались воины Саиф-ад-дина, но бесстрашные янычары дважды оттесняли врагов, восстанавливая разорванный строй. Дважды монголы клином вонзались между центром и левым флангом, но язычники-сербы, тесно сомкнув ряды, разрубали ядовитое острие, пытавшееся рассечь армию Баязида.
Солнце катилось к кромке неба. Тимур отправил в бой еще пять полков, оставив при себе столько же. Он надеялся все же сломить сербов, в чьих дружинах оставалась едва ли треть живых. Но и эти тумены потонули в месиве битвы, так и не сумев добиться решающего успеха. И тогда настал великий час Баязида. Призвав к себе сына, отважного Сулеймана, султан обнял его.
— Лети, мой орел! — воскликнул Баязид так, чтобы его услышали не только приближенные, но и воины, сражавшиеся неподалеку от того места, где расположился султан. — И вырви сердце у хромого коршуна!
— Я сделаю это, отец! — пообещал Сулейман.
Оседлав вороного коня, он повел визжащую орду в обход строя сербов и перемешавшихся с ними монголов. Заметив новые полки врагов, Тимур понял, какая опасность ему грозит. У него еще оставалось пять полков во главе с беспутным, но далеко не трусливым в сече Халил-султаном. И Тимур велел внуку остановить врагов, отправив с ним в бой всех, даже телохранителей и слуг.
Холм опустел. У роскошного шатра, разбитого для Господина счастливых обстоятельств, остались лишь Тимур, Шева да двое или трое рабов. Столь неожиданное упорство османов не просто смутило Тимурленга. Ярость врагов словно выпивала из старца последние жизненные силы. Тимур буквально посерел лицом. Чтобы лучше видеть ход схватки между дружинами Сулеймана и Халил-султана, он попытался привстать, но больная нога отказалась повиноваться Господину счастливых обстоятельств, и тот
