Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке

позже четырех часов утра мы вновь входили в Кремль, где нас сразу же принял Молотов. У него было усталое и измученное выражение лица. После того как посол вручил свое послание, в течение нескольких секунд царила тишина. Молотов явно старался изо всех сил сдержать свое внутреннее возбуждение. Затем он спросил: «Это следует считать объявлением войны?» Посол отреагировал в типичной для него форме, приподняв плечи и безнадежно разведя руками. Затем Молотов произнес в слегка повышенном тоне, что послание, которое ему только что вручили, не может означать, конечно, ничего иного, кроме объявления войны, поскольку германские войска уже пересекли советскую границу, а советские города Одесса, Киев и Минск[35] подвергались бомбардировке в течение полутора часов. А потом дал волю своему возмущению. Он назвал действия Германии нарушением доверия, беспрецедентным в истории. Германия без какой бы то ни было причины напала на страну, с которой заключила Пакт о ненападении и дружбе. Объяснения, представленные Германией, – пустой предлог, поскольку нет смысла говорить о сосредоточении советских войск у границы. Если там и были какие-то советские войска, то только для целей проведения обычных летних маневров. Если германское правительство считает себя обиженным этим, советскому правительству было бы достаточно, чтобы последнее отвело свои войска. Вместо этого германское правительство развязывает войну со всеми ее последствиями. «Мы не заслужили этого» – такими словами Молотов завершил свое заявление.

Посол ответил, что не может ничего добавить к тому, что поручено его правительством. Он лишь хотел бы добавить просьбу, чтобы членам посольства было разрешено покинуть Советский Союз в соответствии с нормами международного закона. Молотов кратко ответил, что обращение с германским посольством будет сугубо на принципах взаимности. С этим мы молча оставили его, но с обычным рукопожатием.

Выезжая из Кремля,[36] мы заметили ряд машин, в которых можно было различить высокопоставленных генералов. Доказательством тому, что германское нападение ранним утром 22 июня явилось полной неожиданностью, может служить тот факт, установленный позднее, что в это воскресное утро ряд ведущих военных командиров не смогли отыскать сразу же, потому что те проводили выходные на своих дачах под Москвой.[37]

[124, с. 404–407]

Мне удалось найти сегодня очевидца, указавшего точное время выезда автомобиля немецкого посольства из Кремля. В нескольких газетных публикациях ветеран Великой Отечественной войны народный артист России В. А. Этуш рассказывал о том, как для него началась война: «Шел домой с вечеринки часов в пять утра, а мимо меня пронеслась машина немецкого посольства… посол фашистской Германии возвращался из Кремля, вручив Молотову меморандум об объявлении войны».

Я позвонил Владимиру Абрамовичу и попросил назвать точное время и место встречи с этой машиной. Он ответил, что видел ее 22 июня 1941 г. в 4.50 утра, когда машина выехала из Боровицких ворот Кремля, пересекла Манежную площадь и ушла на Моховую. Владимир Абрамович любезно разрешил сослаться на его рассказ в моей книге.

Где был Сталин 22 июня 1941 года?

Зарубежные авторы: «22 июня 1941 года Сталин или его двойник был в Сочи»

Вот что пишут о жизни Сталина в последние предвоенные дни и в самом начале войны некоторые современные зарубежные историки.

Один из них – американский журналист и историк Роман Бракман, много лет исследовавший жизнь Сталина. Результаты его исследований были опубликованы в 2001 г. на английском языке, а в 2004 г. появились в русском издании «Секретная папка Иосифа Сталина. Скрытая жизнь».

Восемнадцатого июня 1941 г. советский посол в Великобритании Иван Майский передал Сталину полученные от британского министра иностранных дел Энтони Идена сведения о 147 германских дивизиях, сосредоточенных вдоль советской границы. Несмотря на это, Сталин в тот же день уехал на юг, отдав приказ по армии избегать провокаций на границе. Он прибыл в Сочи 20 июня. Там его уже ждало сообщение наркома ВМФ СССР Н. Г. Кузнецова о том, что все германские торговые суда покинули советские порты. На сей раз Сталин отнесся к информации серьезно и 21 июня сделал несколько телефонных звонков командному составу, приказав повысить боевую готовность. Он также позвонил Молотову, чтобы тот встретился с Шуленбургом и попытался через него умиротворить Гитлера. Встреча Молотова и Шуленбурга произошла 21 июня в 9 часов вечера. Шуленбург обещал сделать все возможное. Но было уже поздно. На следующее утро германские войска начали наступление по всей западной границе СССР, от Балтийского моря до Черного. <…>

В течение десяти дней Сталин не проронил ни слова. Страна ждала от него призыва к защите отечества, но он молчал. Война с Германией не входила в его планы. Он считал Гитлера союзником и не мог расстаться с созданной в своем воображении картиной мира, построенного на этой дружбе. Сталин был жертвой «всесилия мысли» – он принимал желаемое за действительное, а возвращение к действительности протекало трудно и болезненно. Моторизованные части вермахта продолжали продвигаться в глубь советской территории, но Сталин все еще надеялся, что это «провокация» отдельных недисциплинированных частей.

[17, c. 410]

В течение недели после начала войны Сталин отказывался видеть кого-либо из членов Политбюро, принимая только Берию, с которым обсуждал показания Мерецкова и других заговорщиков и разрабатывал сценарий показательного процесса. Но 30 июня 1941 г. несколько членов Политбюро добились встречи с главой государства, умоляя его «предпринять немедленно определенные шаги с целью улучшить ситуацию на фронте». С этого момента Сталин начал осознавать реальность нависшей над его режимом угрозы. Он назначил себя Верховным главнокомандующим и главой Генерального штаба, который назвал дореволюционным словом «Ставка». Он обратился к народу, его речь – нервная, прерывающаяся, со знакомым грузинским акцентом и паузами – была записана на пленку и несколько раз в течение 3 июля передавалась по радио в то время, когда он сам возвращался поездом в Москву. Поезд часто останавливался, ожидая, пока саперы проверят безопасность путей. Путешествовать самолетом Сталин боялся.

[Там же, с. 411]

А вот как описывает начало войны в главе «Нашествие» своей книги «Восхождение и падение Сталина» Роберт Пейн:

Для Сталина, который находился в отпуске на своей роскошной даче на кавказском побережье Черного моря в Гаграх, начавшаяся война не способствовала восстановлению сил <…>

К нападению российский народ был совершенно не подготовлен. Виной тому был Сталин. В течение семнадцати лет он иссушал энергию народа, пытаясь свести все к простому автоматическому послушанию его своей воле. <…>

Сталин продолжал свой отпуск в Гаграх. Иван Майский, советский посол в США, описал, как Сталин впал в прострацию после сообщения о нападении, полностью отрезал себя от Москвы, отказался отвечать по телефону, не отдавал приказов и оставил Россию на произвол судьбы. В течение четырех дней он оставался вне связи, напиваясь до ступора. Придя в себя, он не поспешил возвратиться в Москву, так как не знал и не мог предположить, какое настроение царит в стране по отношению к нему.

Только 3 июля, через 11 дней после нападения Германии, был услышан его голос. Голос появился в записи, Сталин говорил по заготовленному тексту медленно и нерешительно. Запись была сделана в Гаграх. Речь прозвучала на рассвете и повторялась по радио весь день через интервалы…

…Во время отпусков Сталина сопровождал многочисленный штат, который включал двух или трех комиссаров (так американский автор называет крупных советских руководителей – членов Политбюро и наркомов. – А. О.). Большинство из его секретарей были с ним. Возглавлял секретариат невозмутимый Александр Поскребышев, небольшого роста, толстый, рябой, лысый и краснощекий… Он был для Сталина не только секретарем. Он был приятным компаньоном, сослуживцем, который присутствовал на сталинских приемах и неутомимо слушал случайные монологи Сталина. Он отличался молчаливостью и незаметностью.

В течение многих лет он являлся начальником секретного управления, номинально относящегося к Центральному Комитету, в действительности прикрепленного к Сталину… Поскребышев не приобрел величественных привычек. Он работал по 18 часов в сутки, жил тихо и скромно, не имел пороков и посвятил