все повырубили, и там, где был лес, теперь только пни и сухой валежник. Назад не вернешься. Если не идти вперед, что будет? Не попадешь снова в Милан. А если попадешь — тогда что? На севере, в стороне Удине, слышались выстрелы. Слышны были пулеметные очереди. Орудийной стрельбы не было. Это кое-что значило. Вероятно, стянули часть войск к дороге. Я посмотрел вниз и в полумраке двора увидел Пиани. Он держал под мышкой длинную колбасу, какую-то банку и две бутылки вина.
— Полезайте наверх, — сказал я. — Вон там лестница.
Потом я сообразил, что нужно помочь ему, и спустился. От лежания на сене у меня кружилась голова. Я был как в полусне.
— Где Бонелло? — спросил я.
— Сейчас скажу, — сказал Пиани. Мы поднялись по лестнице. Усевшись на сене, мы разложили припасы. Пиани достал ножик со штопором и стал откупоривать одну бутылку.
— Запечатано воском, — сказал он. — Должно быть, недурно. — Он улыбнулся.
— Где Бонелло? — спросил я.
Пиани посмотрел на меня.
— Он ушел, tenente, — сказал он. — Он решил сдаться в плен.
Я молчал.
— Он боялся, что его убьют.
Я держал бутылку с вином и молчал.
— Видите ли, tenente, мы вообще не сторонники войны.
— Почему вы не ушли вместе с ним? — спросил я.
— Я не хотел вас оставить.
— Куда он пошел?
— Не знаю, tenente. Просто ушел, и все.
— Хорошо, — сказал я. — Нарежьте колбасу.
Пиани посмотрел на меня в полумраке.
— Я уже нарезал ее, пока мы разговаривали, — сказал он. Мы сидели на сене и ели колбасу и пили вино. Это вино, должно быть, берегли к свадьбе. Оно было так старо, что потеряло цвет.
— Смотрите в это окно, Луиджи, — сказал я. — Я буду смотреть в то.
Мы пили каждый из отдельной бутылки, и я взял свою бутылку с собой, и забрался повыше, и лег плашмя на сено, и стал смотреть в узкое окошко на мокрую равнину. Не знаю, что я ожидал увидеть, но я не увидел ничего, кроме полей и голых тутовых деревьев и дождя. Я пил вино, и оно не бодрило меня. Его выдерживали слишком долго, и оно испортилось и потеряло свой цвет и вкус. Я смотрел, как темнеет за окном; тьма надвигалась очень быстро. Ночь будет черная, оттого что дождь. Когда совсем стемнело, уже не стоило смотреть в окно, и я вернулся к Пиани. Он лежал и спал, и я не стал будить его и молча посидел рядом. Он был большой, и сон у него был крепкий. Немного погодя я разбудил его, и мы тронулись в путь.
Это была очень странная ночь. Не знаю, чего я ожидал, — смерти, может быть, и стрельбы, и бега в темноте, но ничего не случилось. Мы выжидали, лежа плашмя за канавой у шоссе, пока проходил немецкий батальон, потом, когда он скрылся из виду, мы пересекли шоссе и пошли дальше, на север. Два раза мы под дождем очень близко подходили к немцам, но они не видели нас. Мы обогнули город с севера, не встретив ни одного итальянца, потом, немного погодя, вышли на главный путь отступления и всю ночь шли по направлению к Тальяменто. Я не представлял себе раньше гигантских масштабов отступления. Вся страна двигалась вместе с армией. Мы шли всю ночь, обгоняя транспорт. Нога у меня болела, и я устал, но мы шли очень быстро. Таким глупым казалось решение Бонелло сдаться в плен. Никакой опасности не было. Мы прошли сквозь две армии без всяких происшествий. Если б не гибель Аймо, казалось бы, что опасности никогда и не было. Никто нас не тронул, когда мы совершенно открыто шли по железнодорожному полотну. Гибель пришла неожиданно и бессмысленно. Я думал о том, где теперь Бонелло.
— Как вы себя чувствуете, tenente? — спросил Пиани. Мы шли по краю дороги, запруженной транспортом и войсками.
— Прекрасно.
— Я устал шагать.
— Что ж, нам теперь только и дела, что шагать. Тревожиться не о чем.
— Бонелло свалял дурака.
— Конечно, он свалял дурака.
— Как вы с ним думаете быть, tenente?
— Не знаю.
— Вы не можете отметить его как взятого в плен?
— Не знаю.
— Если война будет продолжаться, его родных могут притянуть к ответу.
— Война не будет продолжаться, — сказал какой-то солдат. — Мы идем домой. Война кончена.
— Все идут домой.
— Мы все идем домой.
— Прибавьте шагу, tenente, — сказал Пиани. Он хотел поскорей пройти мимо.
— Tenente? Кто тут tenente? A basso gli ufficiali! Долой офицеров!
Пиани взял меня под руку.
— Я лучше буду звать вас по имени, — сказал он. — А то не случилось бы беды. Были случаи расправы с офицерами.
Мы ускорили шаг и миновали эту группу.
— Я постараюсь сделать так, чтобы его родных не притянули к ответу, — сказал я, продолжая разговор.
— Если война кончилась, тогда все равно, — сказал Пиани. — Но я не верю, что она кончилась. Слишком было бы хорошо, если бы она кончилась.
— Это мы скоро узнаем, — сказал я.
— Я не верю, что она кончилась. Тут все думают, что она кончилась, но я не верю.
— Viva la Pace![116] — выкрикнул какой-то солдат. — Мы идем домой.
— Славно было бы, если б мы все пошли домой, — сказал Пиани. — Хотелось бы вам пойти домой?
— Да.
— Не будет этого. Я не верю, что война кончилась.
— Andiamo a casa![117] — закричал солдат.
— Они бросают винтовки, — сказал Пиани. — Снимают их и кидают на ходу. А потом кричат.
— Напрасно они бросают винтовки.
— Они думают, если они побросают винтовки, их не заставят больше воевать.
В темноте под дождем, прокладывая себе путь вдоль края дороги, я видел, что многие солдаты сохранили свои винтовки. Они торчали за плечами.
— Какой бригады? — окликнул офицер.
— Brigata di Pace! — закричал кто-то. — Бригады мира.
Офицер промолчал.
— Что он говорит? Что говорит офицер?
— Долой офицера! Viva la Pace!
— Прибавьте шагу, — сказал Пиани.
Мы увидели два английских санитарных автомобиля, покинутых среди других машин на дороге.
— Из Гориции, — сказал Пиани. — Я знаю эти машины.
— Они опередили нас.
— Они раньше выехали.
— Странно. Где же шоферы?
— Где-нибудь впереди.
— Немцы остановились под Удине, — сказал я. — Мы все перейдем реку.
