Сурито посмотрел на Мануэля, избегая его взгляда.
— Бросай это дело, Маноло.
— Не могу, — сказал Мануэль. — Я сейчас в форме, верно тебе говорю.
Сурито наклонился вперед, положив руки на стол.
— Слушай. Я поработаю завтра с тобой, но если ты провалишься, ты бросишь. Понял? Согласен?
— Согласен.
Сурито откинулся назад со вздохом облегчения.
— Пора бросить, — сказал он. — Нечего дурака валять. Пора отрезать колету.
— Не придется бросать, — сказал Мануэль. — Вот увидишь. Я могу хорошо работать.
Сурито встал. Спор утомил его.
— Пора бросить, — сказал он. — Я сам отрежу тебе колету.
— Нет, не отрежешь, — сказал Мануэль. — Не придется.
Сурито подозвал официанта.
— Пойдем, — сказал Сурито. — Пойдем ко мне.
Мануэль достал чемодан из-под стула. Он был счастлив. Сурито будет его пикадором. Нет на свете пикадора лучше Сурито. Теперь все просто.
— Пойдем ко мне, пообедаем, — сказал Сурито.
Мануэль стоял в патио де кавальос и ждал окончания клоунады. Сурито стоял рядом с ним. В конюшне было темно. Высокие ворота, ведущие на арену, были закрыты. Сверху донесся дружный смех, потом еще взрыв смеха. Потом наступила тишина. Мануэль любил запах конюшни. Хорошо пахло в темном патио. Опять с арены донесся хохот, потом аплодисменты, долго не смолкающие аплодисменты.
— Ты видел их когда-нибудь? — спросил Сурито, высокий, громоздкий в темноте рядом с Мануэлем.
— Нет, — ответил Мануэль.
— Очень смешно, — сказал Сурито. Он улыбнулся про себя в темноте.
Высокие, двустворчатые, плотно пригнанные ворота распахнулись, и Мануэль увидел арену в ярком свете дуговых фонарей и темный, уходящий вверх амфитеатр; по краю арены, раскланиваясь, бежало двое людей, одетых бродягами, а за ними следом, в ливрее с блестящими пуговицами, шел третий, подбирая шляпы и трости, брошенные на песок, и кидал их обратно в темноту.
В патио вспыхнул электрический свет.
— Я пойду подыщу себе конягу, пока ты соберешь ребят, — сказал Сурито.
За ними послышалось звяканье упряжки мулов, которую выводили на арену, чтобы вывезти убитого быка.
Члены куадрильи, смотревшие клоунаду из прохода между барьером и первым рядом, вошли в патио и, болтая, остановились под фонарем. Красивый юноша в оранжевом с серебром костюме подошел к Мануэлю.
— Я Эрнандес, — сказал он, улыбаясь, и протянул руку.
Мануэль пожал ее.
— Сегодня нас ждут настоящие слоны, — весело сказал юноша.
— Да, крупные, и рога нешуточные, — подтвердил Мануэль.
— Вам достались худшие, — сказал юноша.
— Не беда, — сказал Мануэль. — Чем крупнее бык, тем больше мяса для бедных.
— Кто это придумал? — ухмыльнулся Эрнандес.
— Это старинная поговорка, — сказал Мануэль. — Построй свою куадрилью, чтобы мне видеть, кто работает со мной.
— У вас будут хорошие ребята, — сказал Эрнандес. Он был очень весел. Он выступал в третий раз, и у него уже были поклонники в Мадриде. Он радовался, что через несколько минут начнется бой.
— А где пикадоры? — спросил Мануэль.
— Выбирают лошадей. Дерутся, кому достанется самый резвый скакун, — ухмыльнулся Эрнандес.
Мулы под щелканье бичей и звон колокольчиков галопом проскочили в ворота; мертвый бычок взрыл борозду в песке.
Как только провезли быка, все выстроились для выхода.
Впереди стояли Мануэль и Эрнандес. За ними — члены их куадрилий, перекинув через руку тяжелые плащи. Позади всех — четыре пикадора верхами, стальные наконечники отвесно поднятых копий поблескивали в полумраке конюшни.
— Почему это Ретана скупится на освещение, лошадей не разглядишь, — сказал один из пикадоров.
— Он знает, что мало радости разглядывать его кляч, — ответил другой пикадор.
— Эта дохлятина подо мной едва на ногах держится, — сказал первый пикадор.
— Какие ни на есть, а лошади.
— Лошади-то они лошади.
Они болтали в темноте, сидя на своих тощих лошадях.
Сурито молчал. У него была единственная надежная лошадь. Он успел испытать ее в загоне, она слушалась повода и шпор. Он снял повязку с ее правого глаза и перерезал веревки, которыми ее уши были плотно притянуты к голове. Это была хорошая, крепкая лошадь, крепко стоявшая на ногах. Больше ему ничего не нужно. Он непременно удержится на ней до конца боя. Сидя в высоком стеганом седле под тусклым фонарем, дожидаясь выхода на арену, он мысленно проделал весь бой. Другие пикадоры, справа и слева от него, продолжали болтать. Он не слышал их.
Оба матадора стояли рядом впереди своих куадрилий, одинаково подхватив плащи левой рукой. Мануэль думал о трех юношах позади него. Все трое были мадридцы, как Эрнандес, лет по девятнадцати. Один из них, цыган, спокойный, сдержанный, смуглолицый, понравился Мануэлю. Он обернулся.
— Как тебя зовут? — спросил он цыгана.
— Фуентес, — ответил цыган.
— Хорошее имя, — сказал Мануэль.
Цыган улыбнулся, показывая белые зубы.
— Когда бык выйдет, перехвати его и погоняй немножко, — сказал Мануэль.
— Хорошо, — сказал цыган. Лицо его стало серьезно. Он начал думать о том, что будет делать на арене.
— Начинают, — сказал Мануэль Эрнандесу.
— Ну что ж, идем.
Подняв голову, покачиваясь в такт музыке, размахивая правой свободной рукой, они вышли на арену, ступая по желтому песку под дуговыми фонарями; за ними двинулись куадрильи, позади — пикадоры верхами, а после всех — служители и позвякивающая упряжка мулов. Толпа аплодировала Эрнандесу, когда они шли через арену. Они выступали горделиво, покачиваясь в такт музыке, глядя прямо перед собой.
Они поклонились президенту,[44] и шествие распалось на составные части. Матадоры подошли к барьеру и сменили тяжелые мантии на легкие боевые плащи. Мулов увели с арены. Пикадоры на коротком галопе объехали кругом арены, и двое из них ускакали обратно в ворота. Служители разровняли песок.
Мануэль выпил стакан воды, поданный ему одним из подручных Ретаны, который должен был прислуживать Мануэлю и подавать ему шпаги.
Эрнандес, поговорив со своим служителем, подошел к Мануэлю.
— Тебя хорошо встретили, мальчик, — сказал ему Мануэль.
— Меня любят, — радостно улыбнулся Эрнандес.
— Как прошел выход? — спросил Мануэль подручного Ретаны.
— Как свадебный поезд, — ответил тот. — Блестяще. Вы оба вышли, что твои Хоселито и Бельмонте.
