Он извлек мобильник из кармана и убедился в том, что это снова представитель центрального правительства, по-прежнему озабоченный эстетическим видом лобной зоны своей обожаемой дочери. Комиссар вежливо и терпеливо выслушал его и, как только смог вставить слово, ввел в разговор имя «София Эстейро»:
— …я как раз обсуждал со своими людьми, что кандидатов может быть несколько. Жертвой, как правило, становится тот, кто выступает против истины, которую исповедует убийца. О какой истине может идти речь? От этого надо плясать. Истина научная или эмоциональная? Любовная страсть? Или религиозная доктрина? Единственная гипотеза, которой мы в этом плане располагаем и которую можно рассматривать в качестве исходной, состоит в том, что сия истина каким-то образом связана с мощами святого апостола.
Как уже отмечалось, наш главный комиссар был большим любителем всяческой риторики и пространных рассуждений, сопровождаемых велеречивыми пассажами; представитель же правительства подобное, как он считал, словоблудие категорически не признавал.
— Прекратите сейчас же, комиссар! — перебил он собеседника самым ироничным и язвительным тоном, на какой только был способен. — Кости святого! Да их едят только в ноябре,[26] до этого о них никто и не вспоминает! — Затем сделал паузу, длившуюся несколько секунд, и продолжил тоном, не допускающим возражений: — Если это так, в чем я очень сомневаюсь, то следует проявлять крайнюю деликатность. Мощи святого! Бог мой! Да еще напоминающее скрипку тело покойной с загадочными разрезами…
Несколько минут господин представитель правительства продолжал в том же духе, но постепенно все-таки вынужден был признать, что слова Салорио — не полный бред. По крайней мере, Андресу удалось заронить в его душу хоть какие-то сомнения. И по завершении телефонного разговора со своим начальством комиссар был уверен, что у того теперь появился новый повод для беспокойства, который отвлечет его от эстетических проблем его дочери. После чего в сопровождении Арнойи и Десы он продолжил путь к комиссариату.
— Истина, вступающая в противоречие с той, что исповедует убийца. Вот в чем ключ к разгадке, — сказал он вслух, но скорее обращаясь к самому себе, нежели к кому-то еще: это был его способ обдумывания пришедших в голову мыслей.
Какая же это должна быть истина, если она породила столь хладнокровное и жуткое преступление? Истина религиозного, любовного или научного характера?
— Да, здорово мы вляпались, коллеги. Помните дело Рехино? Оно ведь все еще не раскрыто, и это крепко сидит у меня вот здесь, — сказал он, поднося палец к виску.
В это мгновение у него вновь зазвонил телефон. И это снова был представитель правительства; оказывается, он забыл обсудить с комиссаром величину страховки, которая покроет ущерб, нанесенный черепу его несчастной дочери.
3
Все время до обеда у Андреса ушло на телефонные разговоры с представителями средств массовой информации, которые он вел из своего рабочего кабинета. В субботу ему удавалось виртуозно ускользать от преследований прессы, но теперь это оказалось невозможным.
Андрес Салорио ненавидел пресс-конференции и всеми возможными способами старался избегать их. Он организовывал все таким способом, чтобы контакты с журналистами брали на себя его подчиненные, а он оставался в стороне. И при этом всегда советовал своим сослуживцам распределять информацию так, чтобы то, что они действительно хотят довести до сведения широкой общественности, сообщалось представителям того или иного издания в беседах один на один в качестве сведений особого, даже конфиденциального характера. А на пресс-конференции об этой информации, переданной в строго индивидуальном порядке, они должны были умалчивать, ограничиваясь рассуждениями общего характера о преступлении и проводимом расследовании.
Он был убежден, что, только поступая таким образом, они смогут держать под контролем ход процесса, которым в противном случае будут полностью управлять журналисты, особенно после всех этих проклятых пресс-конференций, которые он действительно ненавидел, ибо не сомневался, что они только тормозят расследование и вносят сумятицу в ход дела.
И вот теперь, желая избежать досужих домыслов, он принялся одного за другим обзванивать главных редакторов печатных изданий, что делал лишь в исключительных случаях, при этом всегда находя возможность уклониться от каких бы то ни было интервью.
— Уверен, что он не остановится и будут еще трупы. Но ни в коем случае не говорите ничего такого журналистам, даже если у вас среди них есть друзья, — наставлял он Десу и Арнойу, которые зашли к нему в кабинет.
— Только что звонила Клара Айан, чтобы рассказать о телефонном разговоре, который состоялся у Софии с ее женихом несколько недель назад, — сообщили они ему.
— Доложите мне после обеда.
Когда наступило время обедать, выяснилось, что исчезла Эулохия; это было неожиданно, но вполне в ее духе. Убедившись в том, что ее нигде нет, Салорио воспринял сие исчезновение как естественный результат прошедшей ночи, а также как следствие событий всего вчерашнего дня, не имевших ничего общего с тем, как он и она, каждый по-своему, представляли себе празднование ее дня рождения.
Так внезапно, хотя и вполне предсказуемо для тех, кто хорошо ее знал, Эулохия исчезала всякий раз, когда возникала напряженная ситуация. Она утверждала, что просто не хочет отвлекать его внимание от важных дел, и даже настаивала на этом. «Все эти перипетии не для меня, милый», — заявляла она по возвращении.
Страстное желание не выдавать своих истинных чувств было своего рода навязчивой идеей Эулохии. Надо сказать, ей весьма редко удавалось в этом преуспеть. Ее дочь унаследовала от матери те же устремления, равно как и неспособность воплощать их в жизнь, хотя — следует отдать ей должное — она, как и мать, умела ловко камуфлировать свои эмоции. Скрыть же их по-настоящему ни матери, ни дочери, как правило, не удавалось.
В тщетных попытках утаить от окружающих свои чувства, неожиданно исчезая и так же внезапно появляясь, обе женщины добивались прямо противоположного тому, к чему стремились, и становились объектом пристального внимания и озабоченности со стороны людей, с которыми им приходилось общаться. Скорее всего, причиной тому была их экстравагантность, скрыть которую, несмотря на все их старания, было просто невозможно.
Думая об этом, Андрес улыбался, возможно, с некоторой горечью, но его улыбка на этот раз все же не превратилась в гримасу. Так, с блуждающей на губах улыбкой, он и направился в ресторан в сопровождении двоих своих подчиненных, которых, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, решил пригласить на обед.
Ему даже в голову не пришло сообщить Сальвадору, что, поскольку Эулохия исчезла, он не придет обедать домой. Кроме того, он так еще и не видел сына своей подруги с момента знаменитого воздушного приключения и не имел возможности высказать тому все, что по этому поводу думает. Хотя сделал бы это с превеликим удовольствием.
Когда они вышли из здания комиссариата, дождь прекратился, и мужчины превратили свои зонтики в трости. Не сговариваясь, они практически в унисон переставляли их в ритме, напоминающем мерное покачивание маятника. Андреа же шла немного позади них, засунув изогнутую ручку зонтика за ворот дождевика и свесив его за спину, как это всегда делали раньше крестьяне, чтобы освободить руки. Она понимала, что это выглядит исконно по-галисийски, и ей было приятно.
Они шагали против ветра. Андреа пыталась закурить сигарету. Ее вид привлекал внимание прохожих. Женщина с зонтом, закинутым за спину!
Комиссар хотел, чтобы за обедом его подчиненные как можно детальнее рассказали ему о