Андрей Константинов
(при участии Дмитрия Вересова и Игоря Шушарина)
Полукровка
Эхо проклятия
Пролог
«…Ну, вот и все. Теперь можно, наконец, и своими делами заняться», — облегченно подумала она, бросив последний взгляд на удаляющийся поезд. По давней семейной традиции Самсут Матосовна Головина отправила мать и девятилетнего сына к родственникам на Полтавщину. Когда-то так же отправляли и ее.
Было уже около восьми, а небо над Петербургом все еще не сменило свою прозрачную синь на бирюзу. Однако некое подобие вечера все-таки опускалось на утомленный жарой город. Его площади и улицы изможденно дышали, словно после тяжкой работы, и сиреневатые тени мягко подкрадывающейся белой ночи обволакивали старые дома, придавая застывшему вокруг каменному миру волшебную таинственность и неизъяснимую прелесть.
Ощутив себя совершенно независимой, Самсут решила прогуляться по вечернему Питеру. И хоть она знала, что эта ее независимость кратковременна и обманчива, но уж слишком редко в этой жизни Самсут удавалось принадлежать себе и только себе. Посему остаться одной, хотя бы на пару дней, всегда было для нее настоящим наслаждением, словно была она не тридцатидвухлетней училкой, а школьницей, ненадолго оставленной родителями без присмотра. Впрочем, в последнее время Самсут стала относиться к таким моментам с некоторым подозрением, ибо в глубине души ее поселился опасный червячок сомнения: а нужна ли ей эта свобода вообще? В текучке дел и людей некогда было задумываться, и такое положение вещей отчасти устраивало. А в редкие часы одиночества со дна сознания поднималось слишком много вопросов, ответа на которые она не знала…
Свернув с гудящего машинами Загородного, Самсут не спеша направилась по довольно пустынной в этот час Бородинской в сторону Фонтанки. Это лето в каменном мешке началось как-то сразу и вдруг, поразив старожилов непривычной для начала июня теплынью. Неудивительно, что нечасто встречающаяся городская зелень уже успела потерять свой глянец. Впрочем, блекла она скорей не от жары, а от неистребимой пыли и бензиновых выхлопов. Вот и сейчас в двух шагах от Самсут разворачивалась уже привычная картина: черный «мерс» лихо влезал на еще зеленый газон. Зрелище было отвратительным и унизительным одновременно. Самсут никогда не знала ни что делать, ни что чувствовать в такой ситуации. Разумеется, это гнусно, но в глубине сознания шевелилась гаденькая мысль, что все ее праведное возмущение происходит еще и от того, что у самой нее не то что «мерседеса», а и вообще никакой машины нет. «Глупости, — мысленно оборвала она себя. — Ты что, хочешь сказать, что едва только обретешь машину, как сразу начнешь портить все живое вокруг? Ей-богу, мать права, надо все-таки точно уехать куда-нибудь из города, хоть на неделю. Куда-нибудь туда, где никто не полезет колесами на газон… и где перестанут лезть в голову подобные мысли. Это все от усталости, наверное…»
Проходя мимо «мерса», она невольно скосила глаза и, разумеется, убедилась в том, что трава под колесами уже необратимо превратилась в противное черное месиво. В голову ей почему-то пришло слово «растление», и Самсут уже привычно хотела пройти поскорее мимо, как вдруг произошло нечто необычное. К открывающему дверцу «мерса» парню решительно направлялся какой-то хлипкий старикан с палочкой. И вот уже старик, не обращая внимания на хромоту, поднял свое жалкое оружие над головой и закричал:
— Ара! Что же делаешь, а?! Куда свой драндулет вкатил, зибо?! Посмотри!
Парень же, остановившись, спокойно и даже с любопытством рассматривал приближающегося и размахивающего палочкой деда так, словно это было интересное насекомое.
— Да я сейчас всю эту твою таратайку разобью, — продолжал меж тем горячиться старик, потрясая палкой уже над самим капотом. — Ты, молокосос проклятый! Кто ты такой?! Я армянин, приехал сюда двадцать пять лет назад. Здесь стараюсь, чтобы хорошо было. Этот город украшаю. Мы, люди, должны красиво жить. А вы, русские! Что за свиньи! Ты посмотри… — не унимался старик, а парень все стоял и молча смотрел на него. — А ну, убирай отсюда свой драндулет, пока я его тебе вот этой вот палкой не изукрасил…
Самсут в ожидании развязки, казавшейся ей неизбежной, невольно замедлила шаги. Таким, как этот парень, все равно: старик, женщина, ребенок. Но что делать ей? И снова медленно, но верно на нее стала накатывать волна какого-то подленького унижения. «Ведь этот мальчишка едва не вдвое моложе меня», — со жгучим стыдом подумала она. Однако в следующий момент случилось невероятное: парень, то ли что-то поняв, то ли подумав, что с полоумным дедом лучше не связываться, сел в машину, съехал с газона, вылез из нее и так же демонстративно равнодушно, ничего не говоря и ни на кого не глядя, закрыл «мерс» и ушел по своим делам.
Самсут переглянулась со стариком, все еще возмущенно ворчавшим и поминавшим армян, русских и еще бог знает кого.
— Спасибо вам, — как-то само собой вырвалось у нее.
Дед ничего не ответил, странно глянув на нее из-под насупленных кустистых бровей, но Самсут и не ждала от бравого старика никакого ответа. И, только пройдя еще метров двадцать-тридцать, она вдруг поймала себя на том, что походка ее неожиданно стала гордой, голова поднялась, а плечи расправились.
Довольно долго, лет до четырнадцати, Самсут не особо задумывалась о своей национальности, не видя в себе никаких особых отличий от русских подружек. Но вот в восьмом классе у них появилась Карина Ваганян. Она-то и заронила в невинную доселе душу Самсут искру сомнений и любопытства. Впрочем, именно что заронила, не более того…
Сейчас же, шагая по набережной Фонтанки в сторону Невского, Самсут невольно задумалась о том, а разве не должен ли человек оцениваться исключительно по своим личным качествам и достоинствам, безотносительно к тому, какой он национальности и какого вероисповедания? Вот, например, она сама, наполовину украинка, на четверть армянка и на четверть русская. Ради чего нужна эта национальная, как говорит Карина, самоидентификация, когда и мать, и сама она в свое время числились по паспорту русскими, и никто от этого не страдал? И вообще, не так уж и плохо быть в этом мире русским… И все-таки странное чувство гордости за случайно встреченного деда-армянина отчего-то не покидало ее.
Минут через пятнадцать Самсут уже шла по Невскому, глядя прямо на пронзительный, слепящий глаза своим золотом шпиль Адмиралтейства. Слева бушевал нескончаемый поток машин, а навстречу по тротуару лился такой же поток людей, тоже подчас не вызывавший положительных эмоций из-за полуголых мужских торсов, принадлежавших отнюдь не Аполлонам, и целлюлитных женских бедер. Самсут все еще продолжала надеяться, что большая их часть — приезжие, жаждущие посмотреть на седьмой по красоте город мира. Вокруг то и дело действительно слышалась то немецкая, то испанская, то французская речь. И в этом вязком бормотании внимание Самсут вдруг привлек правильный, хотя и безвкусный английский язык девушки-экскурсовода:
— …Перед вами голубая жемчужина Невского проспекта, — вещала та, и Самсут невольно повернулась в сторону маленькой, будто спрятавшейся в небольшом углублении церковки, а потом незаметно остановилась неподалеку от группы. — Эта церковь построена архитектором Фельтеном по заказу императрицы Екатерины в 1779 году специально для армянской общины Санкт-Петербурга и посему носит имя Святой Екатерины в честь императрицы. На освящении ее в 1780 году присутствовал сам князь Потемкин-Таврический. Екатерина тоже бывала здесь несколько раз и заказывала молебны. В 1998 году состоялось переосвящение церкви, восстановленной после падения большевистского режима. Храм перестал быть складом театра Музыкальной комедии и вновь стал храмом. Это была первая вновь открытая армянская церковь на территории СССР. Полностью реставрация церкви была завершена в 1992 году.
На этом механические познания гида закончились, иностранцы принялись наперебой фотографировать «голубую жемчужину», а Самсут вдруг инстинктивно направилась к храму.
