— Рада за тебя, папа. Ну, всё, мне пора.
— Что ж, пойдем, я хоть провожу тебя, — суетливо засобирался Матос. — Ты извини, дочь, я бы обязательно сам тебя отвез, но мы с тобой немножечко… — он махнул рукой в сторону стола, на котором красовалось початая бутылка коньяка, — …немножечко пригубили, а здесь с этим делом очень строго. Прав лишают влёт. А я теперь без машины как без рук.
— Я понимаю.
— Хочешь, я могу попросить Хельгу, и она отвезет тебя прямо в аэропорт?
— Не надо, папа, спасибо. Я прекрасно доберусь сама.
— Ну, как скажешь, — тяжело вздохнул Матос.
Они вышли во двор, и тут вдруг отец неожиданно вспомнил:
— Постой, Самсут, ты ведь собиралась спросить меня о чем-то важном!
— О, черт! Хорошо, что ты мне напомнил! — И Самсут, сбивчивой скороговоркой, поведала отцу о своем разговоре с Хоровацем и историю с таинственным наследством…
— …Даже и не знаю, что тебе на это ответить, — растерянно проговорил Матос, выслушав ее рассказ. — Скорее всего, это действительно просто розыгрыш. Ни о чем таком я никогда не слышал. Хотя я по глупости своей очень мало интересовался фамильными скелетами в шкафу и прочей генеалогией. Посему… Слушай, а что, если ключ к этой якобы загадке содержится в бабушкиной тетради?
— Так она у тебя? — встрепенулась Самсут.
— Ну да. Сам не понимаю, за каким таким лешим я решил взять ее с собой, уезжая на гастроли? Кажется, просто хотел скоротать время в пути, в кои-то веки поизучать семейные предания. Но как в автобусе раскрыл её — так сразу и убрал обратно в сумку. Я ж с армянским никогда не был в ладах.
— Послушай, папа, если эта тетрадка тебе сейчас не нужна, можно я возьму ее с собой?
— Да-да, конечно, — Матос поспешно скрылся в доме и через минуту вернулся, держа в руках тетрадь, тоненькую, но большого формата, в ветхой обложке из черного, с красными прожилками, картона. Он протянул ее Самсут, присовокупив дискету в пластмассовом футляре.
— А это что? — спросила Самсут, взяв в руки дискету.
— Это… Это я как-то попросил одного здешнего армянина перевести текст на русский. Думал, может, употребить при случае в дело…
— Но так и не употребил?
— Нет. Здесь это никому не нужно и не интересно…
Они добрели до автовокзала — автобус на Стокгольм уже подали под посадку. Отец и дочь какое-то время молча постояли, обнявшись, словно бы успокаивая друг друга.
— Ты не забывай меня, бала! Очень тебя прошу! — Голос Матоса чуть подрагивал.
— Конечно, папа! — кивала ему Самсут, пряча мокрые от слез глаза. — Обещаю, как только мама с Ванькой возвратятся из Ставищ, я сразу же возьму его в охапку и мы приедем к тебе. Честное слово!
— Спасибо, дочь. Да, слушай, и вот еще что, — он слегка отстранился, полез во внутренний карман куртки и достал из него кусочек желтого пластика. — Вот, возьми.
— Что это?
— Это кредитка «Виза». В последние годы я понемножечку откладывал деньги. Там не очень много, тысяч двадцать-двадцать пять. Всё ждал подходящего момента, чтобы… И вот, как видишь, дождался.
— Папа, я не…
— Прошу тебя, ничего не говори! Просто возьми — и всё. Это для тебя и для внука. Очень тебя прошу!
— Спасибо, — дрожащими пальцами Самсут осторожно взяла кредитку.
— Код для снятия денег семизначный, — пояснил отец.
— Боюсь, столько цифр одновременно я не запомню, — грустно улыбнулась Самсут.
— Запомнишь, он очень простой. 320.26.94.
Услышав знакомое сочетание цифр, Самсут, не выдержав, разрыдалась в голос, уткнувшись головой в плечо отца.
То был номер телефона их ленинградской квартиры.
Глава девятая
…Как лев терзает добычу
Представители компании «Петрофон» продолжали держать свое слово: по возвращении в Стокгольм в условленном месте и ровно в условленный час ей передали авиабилеты — один на сегодня до Ларнаки и второй, на 18-е число, из Ларнаки в Санкт-Петербург. Одним словом, чудеса продолжались.
До вылета оставалось еще около пяти часов, и Самсут, у которой за сегодняшний день, помимо отцовского кофе, не было во рту маковой росинки, решила шикануть и отметить свое столь недолгое свидание со Швецией обстоятельным ужином в одном из местных ресторанов.
Держа ориентир на упомянутый экскурсоводом высоко торчащий над крышами лифт «Катарина», Самсут добрела до него пешком минут за пятнадцать и смело направилась в подвешенный под лифтом, как гондола, панорамный ресторан. Он, кстати сказать, так и назывался — «Гондолен». Кухня здесь, как и ожидалось, оказалась весьма недурна, хотя цены, мягко говоря, кусались. Но теперь, когда у Самсут неожиданно появилась «куча денег», она, будучи заядлым «рыбоедом», без стеснения заказала себе местное фирменное блюдо — gravlax.[7] Слава богу, что она не знала точного перевода этого названия, ибо аппетит в данном случае вполне мог быть и испорчен. А так и рыба, и салат с неизменным добавлением брусники, и запеченная картошка у изголодавшейся путешественницы пошли на ура. А еще сервис в этой ресторации оказался настолько высок, что, когда Самсут, остановив фланировавшего по залу администратора, поинтересовалась: «Не знает ли он поблизости места, в котором можно было бы распечатать текст с дискеты?» — тот учтиво предложил взять этот труд на себя, воспользовавшись компьютером в кабинете менеджера. «Госпожа может быть уверена в полной конфиденциальности», — почел за должное объявить галантный представитель шведской кухни, и Самсут, улыбнувшись, без опасения протянула ему дискету.
В ожидании компьютерной распечатки и финального кофе она уставилась в окно, из которого открывался потрясающий вид на город. Но мысли все равно невольно возвращались в Кепинг, к отцу. Какое счастье, что она решилась на эту поездку! И как же она благодарна телефонному шутнику Хоровацу, благодаря которому стала счастливой, нет, не обладательницей каких-то там призрачных миллионов — она вновь обрела отца! Да за одно только это по возвращении в Петербург она обязательно должна заняться поисками таинственного незнакомца-благодетеля, дабы, разыскав его, низко-низко поклониться в ноги. «Господи, как же обидно, как же невыносимо больно осознавать, что бабушка не дожила до этого дня, не узнала всей правды о своем любимом Матосе!» — невольно подумалось ей сейчас.
Бабушка Маро… Самсут прикрыла глаза, и из памяти тут же выплыл знакомый до каждой черточки- царапинки бабушкин портрет, с незапамятных времен висевший в их самой большой комнате на голой стене, слева от окон. С затаенной улыбкой смотрела с него молодая строгая женщина, одетая по предвоенной моде в пиджак с высокими плечами. Чуть вьющиеся волосы, нежный, но строгий рот и невыразимая печаль в тяжелых темных глазах… Самсут вздохнула: в конце концов, именно бабушке она была обязана едва ли не всем своим воспитанием.
Жизнь ее родителей всегда была похожа на цыганский табор. Сколько себя помнила Самсут, их большая, но совершенно нелепая квартира с комнатами по кругу, начинавшимися и замыкавшимися крошечным коридором, всегда была полна громкоголосых приятелей отца и матери, певших, пивших, писавших и превращавших дом в бедлам. И бабушка Маро, весьма отрицательно относившаяся к театральным и антисоветским закидонам своего сына, а еще хуже — к провинциальным замашкам малороссийской невестки, быстро поняла, что маленькая Самсут должна стать только ее внучкой. И первые