разрушить его такой стабильный брак. Просто Ингрид поняла, что Роберт – это вовсе не то, что ей нужно. Ее оттолкнули его постоянные рассуждения о том, насколько губительны браки для натур творческих. Роберт, в сущности, ничем не отличался от мистера Линдстрома. А если так, то к чему что-то менять?
А может быть, все мужчины устроены подобным образом, думала Ингрид. Она даже попыталась кое-как залатать дыры в семейной жизни с Петером. Она даже подумывала о том, что, возможно, их семье необходим второй ребенок, который как-то сплотит супругов.
И как раз в этот момент в жизнь Ингрид ворвался Роберто Росселлини, который как ураган разметал карточный домик семейного благополучия Линдстромов.
Впервые Ингрид Бергман и Росселлини встретились для обсуждения сценария фильма, в котором предполагалась работа актрисы. Кстати, это был день ее рождения – Ингрид исполнялось 33 года. Петер Линдстром на этой встрече также присутствовал. Он, как обычно, ставил условия и высказывал собственные предположения по поводу предполагаемого проекта. Ингрид же, казалось, ничего не слышала, только курила одну сигарету за другой и во все глаза смотрела на своего давнего кумира – Росселлини. В этот миг она чувствовала себя не звездой, а простой школьницей, которая влюбилась заочно в человека, поставившего фильм «Рим – открытый город». Этот фильм нисколько не напоминал голливудские картины-однодневки, это была работа на все времена. Так как же Ингрид могла не восхищаться этим гением?
Однажды она решилась и составила письмо режиссеру. Оно начиналось по-детски наивно: «Я, Ингрид Бергман, в восторге от ваших картин. Моя мечта – сняться у вас...» И вот венец ее мечтаний сидел прямо перед ней в ресторане одного из самых шикарных парижских отелей «Георг V». Ингрид смотрела на него, и в ее голове мелькали сумасшедшие мысли: «Спасена! Погибла!».
Собственно, Росселлини вначале не имел ни малейшего понятия о том, каким будет этот предполагаемый фильм. Петер что-то спрашивает его о сценарии? О чем он говорит? Какой, собственно, сценарий? Росселлини вообще предпочитает работать без сценариев. Он всегда снимал так, как ему казалось, следовало снимать. Причем снимал он только тогда, когда его посещало это эфемерное чувство – вдохновение. Но уж если вдохновения не было, Росселлини бросал съемочную группу ко всем чертям, и всем оставалось только смотреть ему вслед в молчаливом и злобном недоумении.
Поэтому итальянскому гению было невдомек, о каких условиях толкует ему деловой швед. Режиссеру гораздо интереснее было наблюдать за его красавицей супругой, как та изящно потягивает вино из бокала; в ней столько эротики и чувственности... Да, она не оставила равнодушным Роберто Росселлини. Роберто взял из вазы, стоявшей на столе, красную розу и стал гадать по ней, обрывая один лепесток за другим: «Снимем кино – не снимем кино».
Кажется, Ингрид занервничала, потому что быстро сказала: «Для меня было бы огромной честью сняться в вашем кино». Муж метнул на нее недовольный взгляд. Как она может так говорить, если они толком не обговорили практически ничего? Деловая сторона этого вопроса так и осталась в тени.
Они сидели друг напротив друга – Линдстром и Росселлини – и являли собой яркие противоположности, взаимоисключавшие друг друга: холодный, предсказуемый, расчетливый и надежный швед и экспрессивный итальянец, непредсказуемый, как ветер в штормовом море.
По отношению к женщинам Петер и Роберто тоже были противоположностями. У Петера все было ясно, расписано до мелочей, а у Роберто царила полнейшая неразбериха в отношениях с прекрасным полом. Если бы Роберто спросили, сколько в данный момент у него подруг, жен, любовниц, детей, он никогда не сумел бы дать определенного ответа. Он его попросту не знал.
Впрочем, если бы Роберто покопался в памяти, то, быть может, и припомнил бы, что в это лето в его постели побывали, как минимум, пять женщин. Первой была «Мисс Америка-46». Она была хороша собой, но талантами не блистала. Правда, Роберто снимал ее в своих кинолентах, но зачем – это он и сам не мог понять. Второй женщиной была талантливая Анна Маньяни. Возможно, Роберто, любил ее по-своему, иначе зачем бы он стал жить с женщиной, чуть ли не ежедневно подвергая себя риску быть убитым по неосторожности или в запале. Анна в гневе могла запросто облить его горячим супом или оглушить половником, а потом, даже не поинтересовавшись, насколько хорошо чувствует себя после этого любовник, отправиться спать с чистой совестью. Кроме этих дам, естественно, у режиссера имелась законная жена, и еще какая-то венгерка, понравившаяся ему только потому, что была натуральной блондинкой, да еще одна стриптизерша. В конце концов, гоночные автомобили Росселлини тоже любил, и не просто любил – обожал, и если бы его спросили, что ближе его душе – любовь женщины или автомобили, то Роберто еще долго думал бы, прежде чем ответить.
Ингрид уговорила Петера на Рождество пригласить гения из Италии в гости, в Америку, в Голливуд. И в этот приезд Росселлини произошло нечто необычное. Дочке Ингрид Пиа к тому времени исполнилось 10 лет. Когда ее спросили, какой подарок она мечтает получить на Рождество, та ответила: велосипед. Петер узнал, сколько стоит велосипед, и выделил Ингрид требуемую сумму на покупку. У них в семье было заведено именно так: супруга зарабатывала деньги, а распоряжался ими глава семьи, вероятно, как человек более рассудительный и трезвомыслящий. Имея на руках конкретную сумму, Ингрид и Пиа отправились в магазин, и вдруг девочка остановилась перед одной из витрин, завороженная и в тот же момент забывшая обо всех велосипедах на свете. Из витрины на нее смотрела, улыбаясь широко – от уха до уха, разноцветная огромная надувная корова с изумительными добрыми глазами. «Мамочка, – прошептала Пиа. – Я хочу только ее! Не надо мне велосипеда. Я хочу только корову!» Ингрид растерялась. Ей безумно хотелось пойти навстречу дочери и купить эту вожделенную корову, но... Петер выделил деньги исключительно на велосипед!
Ингрид отправилась к мужу за советом, но тот лишь презрительно фыркнул, услышав, что дочка воспылала страстью к надувной корове. «Все это чушь несусветная, – заявил супруг. – Пиа уже большая девочка, и надувные игрушки ей совершенно ни к чему. Какая-то резиновая игрушка, да к тому же стоящая 75 долларов, – это чистое безумие! Как ты вообще можешь спрашивать меня об этом серьезно, Ингрид? Это вопрос сумасшедшего!»
Таким образом вопрос был решен, и девочке на Рождество купили, как это и было запланировано, велосипед. И тут неожиданно приехал Роберто Росселлини с подарками для супругов Линдстром и Пиа. Петеру достался галстук, Ингрид – очень изящная сумочка, а Пиа, к своему невероятному изумлению, получила вожделенную надувную корову, ту самую, которая так потрясла ее в магазине игрушек. Петер, Ингрид и их дочка просто дар речи потеряли от изумления, а Роберто пожал плечами: «Разве я сделал что-то не то? Это такая замечательная игрушка. Разве можно было устоять и не купить ее? Вам разве не нравится?». Между прочим, у самого Росселлини в это время не было за душой ни копейки, а деньги на подарок – всего 300 долларов – он взял у Петера взаймы. И все же именно этот поступок Роберто решил дальнейшую судьбу Ингрид.
Актриса собрала небольшой чемодан, в котором находились только пара платьев да смена белья. Глядя на нее, никто бы не подумал, что она решилась в корне изменить собственную жизнь: просто поехала на съемки очередного фильма. Возможно, Ингрид и сама не знала об этом, но, едва прибыв в Рим и проведя несколько дней в компании Феллини, среди восторженных поклонников с цветами, а главное – с влюбленным Роберто, она уже решила, что к прошлой жизни, к Петеру Линдстрому никогда больше не вернется.
Вскоре в известном журнале «Лук» появился снимок, на котором были изображены Ингрид Бергман и Роберто Росселлини, которые, нежно прижавшись друг к другу, стояли на романтичных развалинах старинного замка в местечке Алальберго. Сомнений не осталось ни у кого: идеал голливудской семьи рушился на глазах у всего мира, и притом рушился откровенно и бесстыдно. Америка всегда воспринимала крушение созданных ею мифов как трагедию, и даже хуже – как преступление. Как могла эта святая, боготворимая публикой Ингрид разрушить идеал примерной жены, она, которая всегда являлась образцом для подражания и которая имела только одно право – быть безупречной? Крушение легенды ей не простили. Она, по мнению журналистов и публики, не имела на это права. Никто не имел права разрушать идеалы общества, тем более какая-то актриса.
Конечно, Ингрид могла бы немного подумать, какими неприятностями грозит ей связь с Роберто, но она никогда не хотела рассчитывать, тем более в тот момент, когда к ней наконец-то пришло настоящее большое чувство. Поэтому и речи не могло быть о том, чтобы отречься от своей любви. Когда же наконец и всему миру сделалось ясно, что прежняя святая упорствует, то заодно с Америкой и Европа демонстративно отреклась от своей любимицы. И как это обычно бывает, грешница с самого начала никогда не выслушивает в свой адрес такого количества оскорблений, как бывшая святая. Ингрид Бергман убедилась в этом постулате в полной мере. Вероятно, традиционно считалось, что любая грешница при желании способна раскаяться и возродиться к новой жизни, что будет встречено общественностью с удовлетворением и воодушевлением. Но уж если пала святая, то пути назад у нее нет. Ингрид пришлось пройти этот путь вниз целиком, до самого конца. При этом, к чести ее, актриса никогда не жаловалась и не раскаивалась в том, что сделала. Она любила, а значит, считала, что имеет право на ошибки, за которые ответит сама.
Ингрид откровенно написала Петеру, что любит другого. В ее послании были такие
