Ян нерешительно шагнул ближе. Протянул руку к лицу девушки, отдёрнул, не коснувшись его. Она улыбалась так… безмятежно. Так умиротворённо, радостно, светло. Это не золото её волос отблескивало на плотно сжатых губах – напротив, с губ струился свет, переливающийся в волосах… единственный свет в этом месте. «Тут же нет солнца, – вдруг понял Ян. – Здесь только свинцовое небо… без солнца».
(…а Марта…)
Она была солнцем этого мира.
– Боже, какая же ты красивая, – бессильно прошептал он, хотя знал, что это ложь, не в красоте дело. И, может, даже не в улыбке.
– Вот видишь, – сказал отец девушки-зари. – Я же говорил, это легко.
Ян сделал ещё один шаг и оказался у самого постамента. Ему безумно хотелось коснуться этих губ – и было так страшно… страшно потревожить свет, который затаился на них.
«Она спит, и она счастлива в своём сне», – подумал Ян.
Будет ли она счастлива, когда я её разбужу?
Он не мог ответить на этот вопрос – у него просто не было времени, он уже склонялся над ней, нет, над её улыбкой.
(…Марта, Марта… Марта ведь улыбается… тоже.)
И, уже касаясь дыханием её сомкнутых век, он вдруг увидел, что статуя содрогнулась.
Ян выпрямился, так резко, что закружилась голова. Если это были чары, то самое время им сгинуть – но нет, свет всё так же искрился на губах принцессы древнего народа, и воздух был всё так же тяжёл и душен, и Марта была по-прежнему так далеко…
Только он почему-то и в мыслях видел сейчас её улыбку – не такую, как эта, другую.
А статуя, стоявшая за постаментом, не улыбалась. Ян ощутил мучительную неправильность – и одновременно понял: это вовсе не статуя.
Серые, как пепел, волосы слабо шевелились вокруг её плеч, хотя не было ни малейшего ветерка. А в глазах, где-то на дне глухой дикой тоски – отвращение.
То самое, которое он уже видел. Там, у ворот.
Ян сделал шаг назад. Хотелось смотреть на улыбку Лаурейи, но он не мог.
– Кто это?
Старик молчал долго, очень долго. Потом ответил:
– Это её мать.
– Что она делает здесь?
– Спит. С тех самых пор, как уснула её дочь. И весь город вместе с ней.
– Но они ведь… живые. Они так на меня смотрели… и она вот сейчас…
Старик молчал. Ян резко обернулся к нему.
– Смотрели с отвращением! Что это, дьявол побери, значит?!
– Так ты заметил, – сказал старик со странным смешком и привалился плечом к стене. Ян вдруг словно впервые заметил, до чего же он стар. – А я… не заметил. Тогда, сто семнадцать лет назад. Она так улыбалась… я больше ни на что другое не мог смотреть.
– Что будет, когда я разбужу её? Отвечайте!
– Да ничего… особенного, – вымучено обронил старик. – Это очень древний народ, мальчик. Они высших эльфов считают грязью. Люди для них… любые чужаки для них – грязь. Как и тот, кого грязь коснётся. Ведь нельзя коснуться грязи и не запачкаться… а они не умеют это отмывать.
– Так она станет…
– Изгоем, – кивнул он. – Так же, как и ты. До самой… до того дня, когда уснёт ваша дочь. И она… – он бросил на спящую девушку нежный взгляд, потом перевёл его на окаменевшую женщину, и нежности во взгляде стало ещё больше. – Она будет очень сильно любить тебя. Так… как сумеет. Вам будет хорошо вдвоём.
– Вдвоём? – отозвался Ян. – Всегда только вдвоём, верно? Потому что вы и её сделали такой же неприкасаемой? Эти… люди… проклятье, да они ведь даже во сне ненавидят… нас. Они же спят, и всё равно дрожат от омерзения, едва чуют дух человека. И даже… даже она. Ваша…
– Лаурейя, – вздохнул старик.
Ян медленно выпрямился.
Девушка-заря… мать девушки-зари… дочь и прабабка девушки-зари. Вы тоже так улыбались, каменная леди? Вы тоже были счастливы в своём сладком сне? Правда? Ведь так улыбаются только от счастья.
И что вы сказали, когда открыли глаза?
Постойте… я знаю. Вы сказали: «Зачем? Зачем, зачем?! Проклятый, ничтожный человек, зачем?!» Вы ведь были счастливы там… А потом, конечно, полюбили его – потому что он остался единственным существом в вашем мире, не отвернувшимся от вас.
– Почему вы не уснули?
– Что?
– Почему не уснули вы?! – почти закричал Ян. – Почему не ушли вместе с ней?
– Кто-то должен был ждать тебя. Объяснить…
– Не продолжайте, – сказал Ян, делая шаг назад. – Вы… вы сто лет здесь… совсем один. Не продолжайте.
– Это не трудно, – умоляюще проговорил старик. – Достаточно просто смотреть на её улыбку. Это так хорошо… поверь мне! Это же и есть настоящее счастье. Взгляни только…
«Не смотри, не смотри, Ян, пожалуйста, нет!» – вызвала к нему Марта, но он не мог не посмотреть, хотя бы в последний раз.
«Это чары, да? Наваждение, которым они меня опутали, чтобы заставить сделать то, что им нужно… Верно же? Столько раз это было…»
Нет, столько раз, но не теперь; Ян это знал, и оттого было ещё хуже. Улыбка девушки-зари не была плодом магии: она сама была магией. Сама по себе. Ян смотрел на эту девушку и уже любил её – дико, до одури, до слёз. Он искал её всю свою жизнь, сперва ждал, а потом искал – и это глупое путешествие, которое он списывал на горячую голову и от которого его так отговаривала Марта… это было ради неё. Он не мог усидеть на месте, что-то гнало его прочь, какие-то сны, обрывистые, сияющие, залитые солнцем – и он бросился куда глаза глядят, и шёл пять лет, прежде чем нашёл её.
Нашёл ради этой улыбки. Забрать её… отобрать. Выпить.
Согнать с этих губ навсегда.
– Вы же предназначены друг другу. Ты родился ради неё… чтобы вернуть её к жизни…
– К
– Ты же ничего не знаешь! Ты не видел, какие они, когда не спят!
– И не хочу видеть, – сказал Ян. – Довольно того, что они проклинают своё солнце лишь потому, что его коснулась грязь.
А это солнце не должно гаснуть. Нет.
И солнце… Марты… солнце Марты тоже.
Он снова протянул руку, почти коснувшись улыбки, за которую был готов убить. Пальцы дрогнули, сжались в кулак. Ян Тайли круто развернулся и бросился прочь.
– Стой! – закричал человек, чью ошибку он не хотел повторять – и в его голосе звенело всё то же молодое, дикое упрямство. – Остановись, негодяй! Ты хоть понимаешь, что она без тебя не проснётся?! И никто не проснётся! Ты убиваешь целый народ!
Это прозвучало так звонко, яростно… в полную силу молодой необузданной надежды, смеющей делать то, что хочется сделать.
«Я убиваю целый народ, – подумал Ян. – Древний народ. Древнейший. Я убиваю. Чтобы её улыбка вечно освещала этот склеп… И чтобы улыбка Марты осветила моё лицо, когда я вернусь».
Он шёл по проходу меж колон, не слыша криков за своей спиной, стараясь не думать о том, что оставил. Призраки не пытались ему помешать: стояли, смотрели на него – и в их спящих глазах было отвращение, которого они больше никогда не испытают. Которого больше не испытает никто и никогда, потому что они умрут, и не останется в мире расы, способной так неистово презирать.
Его звали Ян Тайли, и он никогда не улыбался. Улыбалась его жена – ясноглазая,
