Ненависть

деревянное дно. Потом лег, откинул голову назад, прижавшись затылком к краю бадьи, закрыл глаза. Тело расслаблялось, напряжение и боль в дрожащих от усталости мышцах уходили, а с ними уходило и тупое равнодушное спокойствие. Как хорошо, что Клирис так чистоплотна, мрачно подумал Дэмьен. Он много поколесил по свету и частенько встречал знатных дам, убежденных в том, что ванны крайне опасны для здоровья, а мытье головы чаще раза в год способствует размножению вшей. Помнится, это было первым, что привлекло его внимание в тот день, когда он впервые приехал в деревню: запах. Тонкий, свежий аромат цветочного мыла, до того чистый, что Дэмьен не сразу поверил, что такой запах может исходить от человека. А когда увидел ту, что была его источником, захотел зарыться лицом в ее густые каштановые волосы и задохнуться этим ароматом.

Дэмьен глубоко вздохнул, чувствуя, как разливается по телу блаженная расслабляющая нега. Клирис. Думай о Клирис, приказал он себе. Вспоминай ее запах... ее волосы... ее тело... она ведь богиня в постели, вот и думай о ней... думай... Но, как всегда, он не мог заставить себя мыслить в верном направлении. В глубине души он понимал, что даже если бы ему удался этот самообман, то успокоение продлилось бы совсем недолго, и скоро все началось бы сначала. Он боролся с этим три года и... и, кажется, безрезультатно.

Он задержал воздух, ушел под воду с головой, потом вынырнул, отбросил прилипшие ко лбу волосы и поднялся. Легкий ветерок внезапно показался ему по-осеннему холодным. Дэмьен поежился, вылез из бадьи и вылил воду. Он чувствовал себя освеженным физически и совершенно уничтоженным морально. Усталость была единственным, благодаря чему ему удавалось не думать. И он злоупотреблял этим методом забытья, выматываясь до предела, но не мог устоять перед соблазном смыть с себя пот и грязь, сводя тем самым на нет все усилия. Внезапное осознание этого разозлило его.

Он посмотрел на воду, беззвучно уходившую в потемневшую землю, на клочья пены, стынущие на острых длинных сабельках травы. И вдруг понял, что устал.

Когда он вернулся в дом, Клирис деловито копошилась у очага, меся тесто. Он подошел к ней сзади и обнял за талию. Ее длинные изящные руки, по локоть выпачканные в муке, уперлись в его запястья. Он почувствовал шершавое прикосновение намозоленных ладоней к своей коже и в который раз подумал о том, что она стоит большего. Он никогда не говорил ей об этом, не желая причинять лишнюю боль. Боли и так было достаточно, верно? Хотя та, другая часть его «я», с которой он, похоже, не мог ничего поделать, холодно и резонно утверждала, что, выдержав столько, она может вынести и это.

– Подожди, я скоро закончу,– тихо сказала Клирис.

Дэмьен сильнее сжал ее талию и уткнулся в теплое женское плечо мокрым лицом. Она вздохнула, подняла руки, обхватила его голову руками.

– Как тебе это удалось? – не поднимая головы, спросил он.– Как ты смогла?

– Это было не так трудно, как кажется.

– Ты ведь уничтожила свой мир. Вывернула на– изнанку все принципы.

– Ну, не преувеличивай... Меня всегда тянуло на конюшни больше, чем в бальную залу.

– Но ты всегда могла попасть в нее. Тебе этого никто не запрещал. Ты не обязана была делать выбор. Почему же ты его сделала?

Клирис слабо пожала плечами, отпустила его и снова принялась месить тесто.

– Я была влюблена,– равнодушно сказала она.

– Да, но ты ведь знала, на что идешь, верно? – упрямо продолжал Дэмьен.– Ты отказалась от пышных нарядов, зеркальных полов и обращения «миледи» ради всего этого...– Он коротко махнул на грубо и бедно обставленную избу.

– Не ради этого. Ради него.

Несколько секунд Дэмьен молча смотрел на нее, наблюдая за тем, как мерно двигаются ее лопатки под холщовой рубашкой.

– В этом дело,– вполголоса сказал он.– Наверное, в этом. Ты поступила так не ради себя, а ради другого. Потому и смогла... А я не могу. Клирис, я так не могу.

Она порывисто обернулась, и мгновение на ее лице было до боли знакомое Дэмьену выражение, возникавшее всякий раз, когда она собиралась накричать на него за то, что он напился или слишком много потратил.

– Ты опять...– начала она и умолкла, увидев его лицо.

– Я так не могу. Понимаешь? – тихо сказал он.– Я так не могу.

Он отошел к столу, сел, отрешенно уставился на поверхность доски. Клирис подошла и положила руку ему на плечо. Крупинки муки беззвучно взметнулись с ее кожи и осели на лице Дэмьена.

– Перестань,– мягко, но настойчиво сказала она.

– Ты такая сильная. Почему ты такая сильная?

– Я была влюблена,– повторила она.

– Да.

Она умолкла, осознав, что сделала только хуже, лишний раз напомнив ему об этом. Вздохнула, села рядом.

– Ну что с тобой? – с нежным упреком спросила она, пытаясь заглянуть ему в глаза.– Нам ведь было так хорошо. Мне казалось, все уже начало налаживаться.

Вот именно – ей казалось. Клирис была такой неж– ной, заботливой, любящей, сильной, но порой она не замечала самых очевидных вещей. И искренне считала, что Дэмьен проводит летние недели за ошалелой рубкой дров только потому, что предусмотрительно заготавливает их на зиму, страхуясь от ранних холодов.

– Ты опять думал о ней, да? – спросила Клирис, и в этом вопросе не было упрека.

Дэмьен отрицательно качнул головой, все так же отрешенно глядя на дерево, потрескавшееся от зноя прошлого лета. Нет, Клирис, милая, заботливая, глупая Клирис, я не думал о ней. Я почти никогда не думаю о ней — так, как ты воображаешь. Но тебе легче считать, что это так. Списать все на безумную страстную любовь, незаживающей раной гнобящую мое бедное сердце. Тебе так легко притвориться, что это правда, потому что ты сама чувствуешь это к своему Эрику. Но он мертв, уже девять лет мертв, и это тебя оправдывает – во всяком случае, ты в это веришь, так же трепетно и нерушимо, как в то, что и я влюблен, а моя любимая даже хуже, чем мертва.

– Мне казалось, ты излечился,– сказала Клирис, и Дэмьен поднял голову, не в силах спрятать улыбку – столько в этой фразе было изящного и пустого пафоса, выдававшего в Клирис ее происхождение.

Она увидела его улыбку и, неверно истолковав ее, вздохнула с облегчением. Дэмьен не возражал, когда она, ловко скользнув между его коленями и доской стола, прильнула к нему всем телом. Привычно обхватил талию Клирис, такую тонкую, что он, обнимая ее, мог коснуться ладонями своих локтей, а она обвила его шею руками, и несколько минут они медленно и лениво целовались среди клубящейся вокруг муки. Дэмьену было приятно чувствовать под своими руками ее теплую тугую плоть, в отличие от плоти большинства сверстниц Клирис не изуродованную многочисленными родами, и думать о том, как он благодарен ей... и как она благодарна ему за то, что тем промозглым осенним утром три года назад он пришел в ее пустой темный дом и остался в нем. Она тогда была вне себя от счастья, не смея верить, что он не забежал на часок, чтобы, как обычно, умело и торопливо ублажить ее, ничего не обещая и почти не разговаривая,– чтобы потом уйти к той, другой, и пробыть с ней пусть немного, но дольше, а пришел насовсем, навсегда, и больше той, другой, не будет... Тогда она еще не знала, что появилась новая «та, другая» и что мириться с ее присутствием в его памяти будет гораздо труднее, чем с прежней соперницей. Тяжелее всего для Клирис было то, что она никак не могла понять, почему это произошло. Дэмьен рассказал ей о новой «той, другой», она выслушала с удивлением и недоверием, почти уверенная, что он смеется над ней, – не потому, что описываемые им события были нереальны, а потому, что этот нежный, страстный, равнодушный и удивительный мужчина, тот, кого она полюбила после смерти мужа, когда, казалось, зареклась любить, не мог быть таким... Он мог оказаться в подобной ситуации, о да, это она могла допустить, но чувств, пробудившихся в нем той ночью, не понимала и не принимала. Это было выше ее разума, выше ее души, выше всего, что она воспринимала как образ жизни и мироощущения, а может, просто вне всего этого. И она решила сделать вид, будто произошедшее с ним – повторение ее собственной истории, чуть более странное, гораздо более дикое, не такое грустное, но все же повторение, – а разве есть