— Гнилой или нет, а вот напуганный — точно.
— Напуганный? Батиста? — не поверил Патрик.
— Он похож на шулера, севшего сыграть в «барабан».
«Барабаном»[7] любимая в армии карточная игра, не требовавшая ни ума, ни терпения, только деньги и каплю свободного времени. Игроки делали ставки, и каждый наугад назначал карту. По одной открывались карты колоды. Игрок, чья карта открывалась последней, забирал банк.
— Ставки в игре Батисты высоки, а он дурачит всех игроков. Поймай они его за руку — трибунала не миновать. Но уж очень жирный кусок на кону, и он боится всего на свете: что по ошибке подтасует не ту карту, что против него играет другой шулер, да мало ли?
Харпер аналогично понял и проворчал:
— Почему бы ему не взять, да и не раздавить мятеж? И всё, банк его, никаких игр не надо?
— Для того чтобы это сделать, надо быть воином, а он — не воин. Воином был дон Блаз. Дон Блаз мог покончить с восстанием, но дон Блаз, видимо, раскопал что-то на Батисту, и дон Блаз умер. Теперь у Батисты две задачи: ободрать Чили подчистую, потуже набив мошну прежде, чем всё рухнет, и найти подходящего козла отпущения, чтобы вернуться в Мадрид богатым, как крёз, и невинным, как агнец.
— Но нас-то зачем убивать? Нам-то какое дело до его игр?
— Мы — друзья его врага, дона Блаза, а, следовательно, тоже враги. — закончил Шарп, дивясь, насколько ладно сложилась днём картинка, не дававшая ему покоя ночью.
— Значит, он будет стараться нас прикончить?
— Э-э, нет! Прилюдно — нет. В Пуэрто-Круцеро нам, полагаю, ничего не угрожает. Прикончи нас Дрегара по пути, виноватыми остались бы повстанцы, но в Пуэрто-Круцеро убийство наделает много шума.
— Дай-то Бог, чтобы вы оказались правы. Мне не по нраву подыхать в каком-то Чили.
Шарп почувствовал угрызения совести, за то, что потащил друга с собой на край света.
— Тебе не надо было ехать.
— Изабелла тоже так говорила. Семейная жизнь — отличная вещь, но иногда мужчине надо от неё отдыхать, хотя бы ради того, чтобы, соскучившись по родным, вспомнить, как сильно ты их любишь.
Кроме жены, Патрика ждали дома четверо ребятишек: Ричард, Лиэм, Шон и самый младший, чьё гэльское имя Шарп выговорить был не в состоянии, называя его Майклом.
— Расставаться же с моими мальчишками навек — увольте.
— Нам сделать-то — всего ничего. — подбодрил друга Шарп, — Выкопать дона Блаза, запаять в короб и — адью, сеньор Батиста!
— Я бы всё ж таки положил его в бренди.
— Что быстрей будет, то и сделаем, — покладисто подытожил Шарп.
Гонка по джунглям кончилась внезапно. Просто зелёные великаны расступились и выпустили путешественников на главный тракт. Большак был пуст, ни следа Дрегары с его сбродом. Фердинанд, тряся ладошкой, показал зубы и опять залопотал по-своему.
— Ты-всё, да? Довёл? Дальше сами? Туда? — неестественно громко, как разговаривают с несмышлёнышами и бестолковыми иноземцами, спросил его Харпер, тыча на юг.
Индеец быстро закивал.
Шарп открыл сундук, достал гинею и вручил проводнику. Тот спрятал его в карман рваного обмундирования. Весело оскалившись напоследок, тёзка испанского короля растворился в чащобе.
Впереди лежал Пуэрто-Круцеро, где-то далеко позади плелись убийцы, и впервые с момента высадки в Новом Свете на душе у Шарпа стало легко-легко.
К вечеру, взбираясь на скалу, служившую основанием для крепости, вымотанный двухдневной скачкой стрелок повернулся в седле и окинул взглядом уходящий к горизонту тракт. Никого. Дрегара остался с носом.
Цитадель нависала над удобной бухтой, откуда, если будет на то милость Божия, друзья отплывут в Европу, увозя с собой мёртвого героя. Из середины каменного кольца поднималась церковь, где покоился дон Блаз, белая с лёгкой краснотой, подаренной последними лучами садящегося светила. Рядом с храмом на флагштоке замковой твердыни трепетало гордое многоцветное знамя Испании.
Ветерок, игравший с флагом на шпиле, гнал по бухте пенные барашки волн. Здешняя гавань была не так велика, как в Вальдивии. Её образовывал длинный скальный язык, достаточно низкий, чтобы противостоять буйному норову Тихого океана, и недостаточно высокий, чтобы смирять злые южные ветра. Каменный мол делил гавань надвое. У внутренней акватории по берегу рассыпались склады, рыбачьи бараки и разной величины и достатка дома. Город и бухту стерегла крепость, к которой зигзагом вилась дорога, исчезая в пробитом сквозь сплошной камень тоннеле, окружённом норами пушечных амбразур.
— Не хотел бы я штурмовать это орлиное гнёздышко. — прищёлкнул языком Харпер.
— Слава Богу, и не надо. — Шарп взмахнул подорожной.
Документ с подписью и печатью Мигеля Батисты, словно волшебная палочка, мгновенно отворил все двери цитадели. Каждый пост, завидев бумагу, отдавал Шарпу честь, беспрекословно пропуская далее. Так они добрались до майора Суареса, дежурного офицера. Судя по тому, как отвалилась челюсть у майора, едва он взял в руки подорожную, бедняга с такими бумагами доселе не сталкивался. Его реакция лишний раз укрепила Шарпа в его подозрениях, что единственным предназначением подорожной было внушить им с другом ложное чувство безопасности и сгинуть вместе с ними на полдороге в Пуэрто-Круцеро. Но, в силу того, что друзья имели наглость обвести своих убийц вокруг пальца, подорожная волей-неволей творила чудеса.
— Надеюсь, вы воспользуетесь нашим гостеприимством. — стоя за конторкой, майор Суарес разве что хвостом не вилял, — В городе есть постоялый двор, но я бы не рекомендовал там останавливаться. Почту за честь предложить вам пару офицерских комнат здесь.
— А как насчёт ужина? — ковал железо, пока горячо, Харпер.
— Да-да-да! Осмелюсь предложить вам отдохнуть у меня в апартаментах, пока готовят ваши комнаты и подают на стол.
— Если позволите, мы лучше осмотрим церковь. — отказался Шарп.
— Хорошо-хорошо. Как только всё будет готово, я дам вам знать.
Майор хлопнул в ладоши. Забегали конюхи, уводя в стойла утомлённых лошадей. Вестовые подхватили кладь путешественников, за исключением заветного сундука, который друзья доверить никому не пожелали. Шарп и Харпер внесли денежный ящик в прохладную тишь церкви. На фоне побеленных стен пропитанные маслом балки потолка казались почти чёрными. Мраморные доски увековечивали память офицеров, нашедших последний приют вдали от родного дома: убитых, утонувших, погибших во время землетрясений. Меньше всего было умерших от старости. Хоронили здесь и членов семей: женщин, не переживших родов; детей, похищенных и погубленных индейцами или унесённых болестями. Души их витиевато вверялись Господу.
Шарп и Харпер поставили сундук на пол нефа и медленно поднялись к алтарю, блиставшему серебром и золотом. Ниши и полки алтарной перегородки, украшенной росписью, изображающей Страсти Христовы, ломились от драгоценных распятий, подсвечников и прочей утвари.
Немало храбрых идальго упокоилось и под плитами пола у алтаря. Пышные гербы распускались диковинными цветами над именами на латыни и эпитафиями на том же языке. По латински Шарп не читал, но его скудных познаний хватило на то, чтобы понять: дона Блаза среди титулованных покойников в поле зрения нет. Справа от алтаря пол покрывала тростниковая циновка. Харпер отодвинул её и перекрестился.
— Вот он.
Простая плита с двумя буквами «BV».
— Э-эх! — выдохнул Шарп.
Наверное, надо было что-то сказать, молитву прочитать, но ничего достойного в голову не приходило, а с молитвами у него всегда было туго. Дон Блаз отыскал бы подходящие слова, но дон Блаз лежал под безыскусным каменным четырёхугольником, и Шарп молчал в гулкой пустоте гарнизонной церкви Пуэрто- Круцеро.
