говорила она главным образом на эти две темы. Ничто не могло ни утешить ее, ни умиротворить. И ее досада не угасла вместе со светом дня. Прошла неделя, прежде чем она перестала бранить Элизабет, едва ее увидев; миновал месяц, прежде чем она перестала говорить колкости сэру Уильяму и леди Лукас; и пронеслось много месяцев, прежде чем она смогла простить их дочь.
Мистер Беннет не испытывал столь бурных чувств, а те, которые он испытывал, были, по его словам, чрезвычайно приятными, так как, сказал он, его весьма радует открытие, что Шарлотта Лукас, которую он прежде полагал достаточно разумной, оказалась столь же глупой, как его жена, и глупее его дочери.
Джейн призналась, что несколько удивлена, но говорила не столько о своем удивлении, сколько о счастье, которого им искренне желает. И Элизабет никак не могла убедить ее, что надежды на это весьма мало. Китти и Лидия ничуть не завидовали мисс Лукас — ведь мистер Коллинз был всего-навсего священником, и для них эта было лишь свежей новостью, с какой следовало поскорее отправиться в Меритон.
Леди Лукас не могла не торжествовать, получив возможность объяснять миссис Беннет, какое это утешение, когда дочка делает хорошую партию, и зачастила в Лонгборн рассказывать, как она счастлива, хотя кислый вид миссис Беннет и ее язвительные замечания, казалось, должны были бы омрачить это счастье.
Между Элизабет и Шарлоттой появилась сдержанность, заставлявшая их взаимно хранить молчание касательно помолвки, и Элизабет чувствовала, что былое доверие и откровенность между ними уже никогда не вернутся. Разочарование в Шарлотте усилило ее нежную привязанность к сестре — она была уверена, что ее мнение о чистоте побуждений Джейн и ее душевной тонкости никогда не изменится. Но с каждым днем ее опасение за счастье сестры росло, так как с тех пор, как уехал Бингли, прошла неделя и не приходило никаких известии о его возвращении.
Джейн незамедлительно ответила на письмо Каролины и считала дни, прикидывая, когда от ее подруги следует ждать второе письмо. Обещанная эпистола с благодарностями от мистера Коллинза прибыла во вторник, адресованная их отцу и заполненная такими изъявлениями признательности, каких можно было бы ожидать от гостя, проведшего под их кровом не меньше года. Успокоив свою совесть в этом отношении, он в самых восторженных выражениях сообщил им о выпавшем на его долю счастье завоевать расположение их прелестной соседки, мисс Лукас, а затем объяснил, что он с такой готовностью согласился исполнить их любезное пожелание вновь увидеть его в Лонгборне лишь ради возможности наслаждаться обществом своей нареченной и надеется прибыть к ним в понедельник через две недели. Ибо леди Кэтрин, добавил он, столь милостиво одобрила его брак, что изъявила желание, чтобы свадьба состоялась как можно скорее, и он уповает, что для его прелестной Шарлотты это послужит неопровержимым доводом без отлагательств назвать самым ближайший день, когда она сделает его счастливейшим из смертных.
Возвращение мистера Коллинза в Хартфордшир более не радовало миссис Беннет. Напротив, она была склонна ворчать по этому поводу не меньше своего супруга. Странно, что он едет в Лонгборн, а не в Лукас-Лодж. А кроме того, столько неудобств и бесчисленных хлопот! Она не выносит, если у них кто-нибудь гостит, когда она так недомогает! A уж помолвленные вообще самые несносные из гостей. Таков был кроткий ропот миссис Беннет, и лишь еще большее огорчение из-за отсутствия мистера Бингли отвлекало ее.
Тревожило это и Джейн с Элизабет. День проходил за Днем, не принося о нем никаких известий, кроме полученных из Меритона сведений, что, по слухам, он зимой в Недерфилд не приедет. Слухи эти весьма раздражили миссис Беннет, и она не упускала случая опровергать их, как самую глупую ложь.
Даже Элизабет начинала опасаться — нет, не перемены в чувствах Бингли, но того, что сестрам удастся задержать его в столице. Как ни тяжка была эта мысль, столь губительная для счастья Джейн и подвергающая такому оскорбительному сомнению верность ее возлюбленного, она все чаще приходила ей в голову. Объединенное влияние двух его бессердечных сестер и властного друга вкупе с привлекательностью мисс Дарси и столичными развлечениями могло, боялась она, возобладать над силой его любви.
Тревога Джейн из-за такой неопределенности, разумеется, была мучительнее, но, каковы бы ни были ее чувства, она старалась их скрыть, и поэтому они с Элизабет в своих разговорах никогда этой темы не касались. Но подобная деликатность не сдерживала их маменьку, и редко вы падал час, когда бы она не упоминала Бингли, не сообщала, с каким нетерпением ждет его приезда, или даже не требовала от Джейн признания, что она сочтет себя очень обиженной, если он так и не вернется. Требовалась вся кротость Джейн, чтобы выдержать эти нападки с достаточным спокойствием. Мистер Коллинз с похвальной пунктуальностью прибыл в понедельник две недели спустя, но встретил в Лонгборне не столь радушный прием, как в первый раз. Однако он был так счастлив, что не нуждался в знаках внимания, и к счастью для всех необходимость пылких ухаживаний на долгие часы избавляла их от его общества. Большую часть каждого дня он проводил в Лукас-Лодж и нередко в Лонгборн возвращался как раз вовремя, чтобы успеть извиниться за свое отсутствие прежде, чем все отправлялись спать.
Миссис Беннет была поистине совершенно измучена. Малейшее упоминание об этом браке повергало ее в мучения и самое скверное расположение духа, а кого бы она ни навещала, без упоминаний не обходилось. На мисс Лукас она не могла смотреть без отвращения, видя в ней свою преемницу в доме, где прожила столько лет, и воспылала к ней ревнивой ненавистью. Когда Шарлотта приходила с визитом, миссис Беннет усматривала в этом предвкушение часа, когда та войдет сюда хозяйкой; а если Шарлотта обменивалась с мистером Коллинзом двумя-тремя словами вполголоса, это означало, что они говорят о лонгборнском имении и решают выгнать ее с дочерьми из дома, едва мистер Беннет скончается. И она горько жаловалась мужу на такую несправедливость.
— Право, мистер Беннет, — сказала она, — так тяжко думать, что Шарлотта Лукас когда-нибудь станет хозяйкой этого дома, что мне придется уступить мое место ей, что я доживу до этого!
— Душа моя, к чему такие мрачные мысли? Будем надеяться на лучшее. Почему бы нам не уповать, что я проживу дольше? Это не слишком утешило миссис Беннет, и потому она продолжала все о том же:
— Мне нестерпимо думать, что они соберут все имение. Если бы не майорат, я бы так из-за этого не мучилась.
— Из-за чего вы не мучились бы?
— Ни из-за чего.
— Ну, так будем благодарны, что вы избавлены от подобной бесчувственности.
— Нет, мистер Беннет, за этот майорат я никогда благодарна не буду. Понять не могу, как у кого-то хватило совести отнять имение у собственных дочерей! И все ради мистера Коллинза, подумать только! Почему оно должно достаться ему, а не кому-нибудь другому?
— Это я предоставляю решить вам самой, — сказал мистер Беннет.
Глава 24
Пришло письмо от мисс Бингли и положило конец сомнениям. Первые же строки заверяли, что все они остаются в Лондоне на зиму; а заключила она их сожалениями своего брата, что у него не было времени засвидетельствовать почтение друзьям в Хартфордшире прежде, чем он оттуда уехал.
Надежда угасла, совсем угасла. A когда у Джейн хватило силы прочесть письмо дальше, она не нашла в нем ничего, что могло бы ее утешить, кроме заверений в нежной к ней привязанности. Почти все оно было занято восхвалениями мисс Дарси. Вновь описывалась ее необыкновенная привлекательность. Каролина радостно похвасталась, что их дружеская близость все возрастает, и позволила себе предсказать исполнение желаний, о которых говорилось в первом письме. C большим удовольствием она также упомянула, что ее брат стал совсем своим в доме мистера Дарси, и с восторгом сообщила о планах последнего по-новому меблировать парадные комнаты.
Элизабет, которой Джейн вскоре пересказала большую часть письма, слушала в безмолвном возмущении. Ее сердце разрывалось между сочувствием к сестре и негодованием против них всех. Утверждению Каролины, будто ее брат отдал сердце мисс Дарси, она не поверила. В том, что он по- прежнему питает к Джейн истинное чувство, она не усомнилась ни на йоту; однако, как ни была она всегда
