Ах, моя душенька Лиззи! Какой богатой и знатной дамой ты будешь! Какие деньги на туалеты, какие драгоценности, какие экипажи у тебя будут! Куда там Джейн! Да никакого сравнения! Я так довольна, так счастлива. Такой бесподобный мужчина! Такой авантажный, такой высокий и так хорош собой! Ах, душечка Лиззи! Прошу, извинись за то, что прежде он мне так не нравился. Уповаю, он забудет об этом. Милая, милая Лиззи! Лондонский дом! Все самое бесподобное! Три дочери замужем! Десять тысяч в год! O господи! И что со мной будет? Да я с ума сойду.
Эти излияния вполне можно было принять за знак согласия, и Элизабет, радуясь, что их никто, кроме нее, не слышал, вскоре ушла в свою спальню. Но не пробыла там одна и трех минут, как мать последовала за ней.
— Дитятко мое любимое! — вскричала она. — Я ни о чем другом думать не могу. Десять тысяч в год, а наверное, и больше. Это не хуже, чем за лорда выскочить! И особое разрешение на брак — ты должна выйти замуж и выйдешь по особому разрешению! Но, голубушка моя бесценная, скажи, какое кушанье мистер Дарси особенно любит, чтобы мне завтра его приготовить?
Это было печальным предзнаменованием того, каким будет поведение ее маменьки с означенным джентльменом, и Элизабет убедилась, что пусть она теперь уверена в том, что самыми пылкими его чувствами владеет она одна, пусть родители дали согласие, но ей все равно есть чего пожелать еще. Однако утро прошло много лучше, чем она ожидала, так как, к счастью, будущий зять внушал миссис Беннет такой благоговейный страх, что она не решалась заговорить с ним, кроме тех случаев, когда осведомлялась, не может ли она чем-нибудь услужить ему, или выражала полное согласие с его мнением.
K своей радости Элизабет увидела, что ее отец старается узнать его поближе, а затем мистер Беннет заверил ее, что с каждым часом Дарси поднимается в его мнении.
— Я весьма восхищен всеми тремя моими зятьями, — сказал он. — Пожалуй, мой фаворит — Уикхем, но думаю, что твой муж мне будет нравиться не менее мужа Джейн.
Глава 60
Элизабет вскоре обрела обычную веселую живость и потребовала, чтобы мистер Дарси объяснил, как он умудрился полюбить ее.
— С чего это началось? — спросила она. — Разумеется, я понимаю, что продолжение могло получиться у вас превосходно, но вот самое начало — для меня загадка. Что послужило толчком для вас?
— Я не могу назвать час, или место, или взгляд, или слова, которые стали началом. Это ведь было так давно! Я уже находился на середине, прежде чем понял, что начал.
— Моей красоте вы сразу же успешно противостояли, ну а мои манеры по отношению к вам, во всяком случае, всегда граничили с грубостью, и всякий раз, когда мы разговаривали, я старалась уколоть вас побольнее. Ну признайтесь же, вас восхитила моя дерзость?
— Восхитила — но живость вашего ума.
— Дерзость, дерзость, так и скажите! Ведь так и было. Дело в том, что вам надоели учтивости, почтительность, угодливость. Вас раздражали женщины, которые говорили, и прихорашивались, и думали, тщась обрести ваше одобрение. А я сердила вас, заинтриговала тем, что была совсем на них не похожа. Не будь вы на самом деле благородны и милы, так возненавидели бы меня за это. Однако, как вы ни старались надевать на себя личину, ваши чувства всегда были высокими и достойными, и в глубине сердца вы глубоко презирали тех, кто так усердно пресмыкался перед вами. Ну вот! Я избавила вас от хлопот с объяснениями, и, право, принимая во внимание все обстоятельства, я нахожу все это вполне логичным. Разумеется, ничего истинно хорошего вы обо мне тогда не знали, но кто об этом думает, когда влюбляется?
— Не было ничего хорошего в том, как вы нежно заботились о Джейн, пока она болела в Недерфилде?
— Милая Джейн! Кто бы мог сделать для нее меньше? Но я не против, чтобы вы усмотрели в этом достоинство. Мои хорошие качества отданы под вашу опеку, и вы должны всячески их преувеличивать, а в отплату я вправе находить поводы, чтобы поддразнивать вас и ссориться с вами так часто, как удастся. И я приступлю к этому немедля, спросив, из-за чего вы под конец так медлили с объяснением? Что вас так испугало во мне, когда вы приехали сюда с визитом, а потом отобедали здесь? И, главное, почему у вас тогда был такой вид, будто вы ко мне равнодушны?
— Потому, что вы были очень серьезны, молчали и никак меня не ободрили.
— Но я смущалась!
— Я тоже.
— Но когда вы приехали на обед, то могли хотя бы вступить со мной в разговор!
— Человек, который чувствовал бы меньше, мог бы.
— Какая жалость, что у вас на все есть разумный ответ, а я настолько разумна, что признаю это. Однако хотела бы я знать, как долго вы продолжали бы в таком духе, если бы вас предоставили самому себе? Хотела бы я знать, когда вы открылись бы, если бы я не напросилась сама? Мое решение поблагодарить вас за Лидию, бесспорно, произвело большой эффект. Боюсь, слишком уж большой. Во что превращается мораль, если нашим счастьем мы обязаны нарушению обещания? Ведь мне никак не следовало упоминать про это. Нет, так не годится!
— Не порицайте себя. Мораль ничуть не пострадала. Не имеющие оправдания усилия леди Кэтрин разлучить нас рассеяли мои сомнения. Своим нынешним счастьем я обязан вовсе не вашему настойчивому желанию выразить мне благодарность. Я отнюдь не собирался ждать, пока вы сделаете первый шаг. Нападки моей тетушки подали мне надежду, и я тотчас решил узнать все.
— Леди Кэтрин оказалась безмерно нам полезной, что должно ее обрадовать — она ведь любит быть полезной. Однако скажите мне, зачем вы приехали в Недерфилд? Просто для того, чтобы побывать в Лонгборне и предаться смущению? Или у вас были более серьезные намерения?
— Моей истинной целью было увидеть вас и, если сумею, узнать, есть ли у меня надежда когда- нибудь заслужить вашу любовь. Однако я убедил себя, что хочу лишь увидеть, все ли еще ваша сестра расположена к Бингли, и, если так, признаться ему в том, в чем я затем и признался.
— Хватит ли у вас храбрости оповестить леди Кэтрин о том, что ее ожидает?
— Скорее, Элизабет, мне недостанет времени, чем храбрости. Но сделать это надо, и, если вы дадите мне лист бумаги, я сейчас же и напишу ей.
— И, если бы мне самой не надобно было написать письмо, я бы села подле вас и восхищалась бы ровностью вашего почерка, как некая барышня в давние дни. Но у меня тоже есть тетушка, и не следует долее томить ее в неизвестности.
До ее объяснения с Дарси Элизабет не хотелось признаваться в том, как сильно, по ее мнению, миссис Гардинер преувеличивала интерес к ней мистера Дарси. Поэтому она так и не ответила на длинное письмо тетушки. Но теперь, когда можно было сообщить новость, зная, насколько она будет приятна, Элизабет почти со стыдом подсчитала, что ее дядя и тетушка уже потеряли три дня радости, и тут же написала следующее:
«Я бы и раньше поблагодарила вас, милая тетенька, как и должна была, за ваше длинное доброе и преподробнейшее письмо, но, сказать правду, я так рассердилась, что не могла писать. Вы предположили слишком много такого, чего на самом деле не было. Но теперь предполагайте столько, сколько вам будет угодно. Дайте волю воображению, позвольте вашей фантазии унестись в такие дали, какие только допускает предмет, и вы не сможете ошибиться, разве что предположите, что я уже замужем. Непременно напишите, и поскорее, хваля его даже усерднее, чем в последнем своем письме. Вновь и вновь благодарю вас, что вы не поехали в Озерный край! Как я могла быть такой дурочкой, чтобы стремиться туда? Ваша мысль о пони в упряжке восхитительна. Мы будем кататься по всему парку каждый день. Я самое счастливое создание на свете. Возможно, то же самое уже утверждали другие, но никто не имел на это больше права. Я даже счастливее Джейн. Она только улыбается, а я смеюсь. Мистер Дарси посылает вам всю ту любовь, какую способен не излить на меня. Вы все должны приехать в Пемберли на Рождество.
