для Реми словно сыном стал. Не оскорби его памяти недостойными деяниями.
— Хорошо, — сказал я. — Могу на Библии поклясться.
— И поклянись, — он смотрел на меня умным холодным взглядом.
Я исполнил его просьбу. На следующий день я, надев сутану и немного к ней привыкнув, отправился к баронессе. Та приняла меня благосклонно, строила глазки, настрочила рекомендательное письмо к своей подруге. Через неделю я отправился в Париж, чтобы наконец освободиться от своей мести окончательно.
Я приехал в ваш дом, Маргарита, и затаился, и словно закрыл лицо; каждый ваш шаг, каждое ваше движение играло на меня. Я увидел виконта де Мальмера и сумел не убить его сразу; ты сама знаешь, как хороша на вкус отстоянная месть. Я решил узнать побольше о виконте и выждать, может, вызвать на дуэль и убить. Все же я не преступник, не заговорщик, я дворянин, и у меня есть понятие о чести. В какой-то миг я подумал: хорошо бы отомстить ему позором, соблазнив его невесту и разоблачив эту связь, но тут же мысль отринул как недостойную. Я тебя вообще не принимал в расчет, и зря. Заинтересовался тобою с первой исповеди. Все не мог понять, что скрывается за твоим отстраненным лицом, за слепым желанием выйти замуж за виконта. Неужели ты так любишь его, думал я. Через несколько дней эта мысль начала причинять мне боль, и я понял, что ты становишься мне дорога. А потом я увидел в тебе — тебя настоящую, только по-прежнему не знал, что за тайну ты прячешь. И понял: что бы я ни сделал, тебе я боль не причиню. Я решил тебя спасти. Кроме того, следовало нагнать страху на виконта, подвести его к концу. Я уже знал, что буду делать, понимал, как действовать. Позор — вот чего он боится, я намеревался утопить его в позоре.
Подкупом и речами я подчинил себе Дидье, и в доме у меня появился союзник. Это он по моему распоряжению подложил в паштет скорпиона, купленного мною у итальянца-чернокнижника — в Париже, как оказалось, можно приобрести что угодно, так что я еще между гремучей змеей и скорпионом выбирал. Дидье стащил ключи у мадам Ботэн и сделал такие же, так что, пока Нора бегала звать тебя смотреть на платье, именно Дидье написал на его подоле призыв бежать прочь — ведь мы с ним знали, когда платье привезут. Я рассчитывал время и говорил ему, что делать. Мне нужен был страх, нужно было смятение в умах, Господни знаки. Для успешного завершения моих дел мне понадобилось побывать в доме виконта, чтобы войти в его кабинет и отыскать там нужные мне бумаги. В первый раз я сделал это на маскараде, но все, что необходимо, не нашел, зато в часовне пожар устроил, спрятав восковой шарик с куриной кровью на голове Христа. Эффектно, что и говорить; этим штукам меня на каторге научили. И двери вскрывать, и людей обездвиживать так, чтобы ничего потом не помнили. Сегодня я вновь ходил в кабинет виконта и отыскал там все, что мне нужно. Осталось подготовить финальный выход, и мы сделаем это в часовне Святого Людовика.
Мы сделаем это, Мари-Маргарита, если ты пойдешь со мной.
Я обманщик, каторжник, я присвоил себе сан, который не ношу, с одобрения хитреца-епископа, я хотел убийства, хотел позора, пускай ценою твоей чести; к счастью, Господь вовремя меня направил. И все равно я грешник, тут нет святых. Кем бы я ни был, кем бы ты ни видела меня — я люблю тебя, люблю так сильно, как никогда и никого не любил.
Мне тридцать один год, Маргарита, тридцать один, хотя я выгляжу намного старше. Девятнадцать лет я провел в замке, которого у меня больше нет, десять лет — в каменоломнях под Тулузой, таская на себе арестантскую робу и цепь каторжанина, и лишь два года жил на свободе после, хоть и с оглядкой. Несть числа моим грехам, но Бог почему-то до сих пор не остановил меня, а значит, так надо. Значит, Его именем и отправлюсь дальше.
Если ты пойдешь со мной.
Глава 16 Carpe diem [24]
Я закрыла замок на сундучке, получившемся не очень увесистым. Дидье стоял рядом, когда я закончила, когда замок склизко щелкнул, слуга подхватил сундучок на руки, чтобы унести в заранее условленное место. Реми знал, куда именно, и Дидье знал, а я пока нет; впрочем, что скажет мне адрес? Главное, чтобы все прошло, как задумано.
— Иди, Дидье, и в церковь не опаздывай.
— Как тут опоздаешь, госпожа!
Он исчез, весьма собой довольный. Я подошла к зеркалу, уставилась на возникший там светлый призрак: белое платье светится непорочностью новой ткани, волосы аккуратно уложены и перевиты лентами, и жемчуг на шее отсвечивает невинностью, которую я сегодня приношу в жертву Богу, вступая в брак.
Отвернувшись от зеркала, я покосилась на открытую дверь — за нею чувствовалась веселая суматоха в доме, охваченном последними приготовлениями к свадьбе, — достала из-под подушки припрятанный там кинжал и схоронила его под юбками, аккуратно пристегнув ножны к скрытому поясу. Кто знает, как пойдут дела.
Кто знает, где я встречу завтрашний рассвет.
Я боялась, что меня охватит дрожь, волнение, что я начну нервничать, и рвать бумажки, и комкать платки, но нет, ничего такого. Спина прямая, как у Реми в его лучшие дни, руки не дрожат, взгляд прям и ясен. Через два часа я должна стать женой виконта де Мальмера, предприятие сомнительное, учитывая то, что венчающий нас священник никакого права совершать обряд не имеет.
Даже Дидье полагал, что святой отец — он и есть святой отец. Пусть так и остается до сегодняшнего вечера.
Бракосочетание назначили на пять, сейчас едва пробило три. Внизу меня должен ждать отец, он отвезет меня в церковь. Он, да четверка белых лошадей, впряженных в карету. Я видела их из окна: в гривы тоже цветы вплетены, что, впрочем, без толку, так как дождь начинается. Скоро от этой красоты не останется и следа.
Я в последний раз оглядела комнату. Как бы ни пошли дела, сюда я больше не вернусь; оттого, что я ее покидаю, она уже приобрела нежилой вид. Мои наряды отправлены в дом виконта де Мальмера, у зеркала все чисто, прибрано, стоит одинокий флакон с розовой водой. Я прошлась, тронула кончиками пальцев полог над кроватью, меховое покрывало, поверхность стола, холодный фитиль восковой свечи. Все закончено, все начинается заново — круг земной прошел, вращаясь, сквозь меня. Как зеленеющие листья на густом дереве — одни спадают, а другие вырастают: так и род от плоти и крови — один умирает, а другой рождается. Так и время: идет сквозь нас, сворачиваясь змеиными кругами, проползая с шипением, оставляя на языке привкус яда. На миг я замерла на пороге, борясь с желанием оглянуться еще раз, не оглянулась и вышла.
Медленно спускалась я по лестнице. Ладонь пила шероховатость перил, тепло домашнего дерева, поскрипывали старые ступени, платье с шорохом обметало их. Внизу, у подножия лестницы, ждал меня отец, усилием воли прогонявший хмурость, усталость последних дней, лишь бы я радовалась сегодня. Он протянул ко мне руку, и я вложила пальцы в его широкую ладонь.
— Как ты красива сегодня, Мари. Как красива, моя девочка.
— И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею.
Реми стоял тут же — шелковая сутана, серебряный росчерк креста на груди, глаза плута. Он улыбался мне еле-еле, но и того хватило. Когда я видела его, во мне будто вспыхивала звезда, и как жить с нею, горячей, втиснутой в мою грудь, затопившей лучами все мое существо, — этому мне лишь предстояло научиться.
— Отец де Шато, — чуть поморщившись, сказал мой папенька, — разве время для проповедей?
— Если не сейчас, то когда? Последние наставления невесте надлежит прочесть. Пусть слушает, если не запомнит теперь, то душа ее запомнит и, воспрянув, откликнется на святое слово, чуть только придет
