рассказов. Готовится новая пьеса. Но Ойоно избегает обсуждать замыслы до их воплощения. Его комедии с нетерпением ждут в Камеруне.
В 1971 году, в один из прохладных январских вечеров, которые щедро выдаются в разгар сухого сезона, в актовом зале столичного педагогического института шла комедия Ойоно «Наша дочь не выйдет замуж». Было тесно. Люди сидели на ступеньках, сгрудились в проходах. Студенты, школьники, военные дружным смехом и колкими репликами реагировали на происходившее на сцене.
— Вас удивляет шумное поведение зала? На сцене наша жизнь. Мы видим самих себя, — заметил мой сосед, будущий камерунский педагог.
Произведения Ойопо актуальны, и в этом сила и привлекательность его творчества. Африканский театр, несмотря на свой юный возраст, силен именно тем, что не отрывается от родной почвы, с первых шагов становится орудием обличения пороков и ликвидации отсталости.
Сердце, оставшееся в джунглях
Мы брели по узкому яундскому переулочку, впадающему в «Бульвар СССР», где среди небольших опрятных вилл спрятался домик Франсиса Бебея. С обеих сторон к нам тянулась крючковатыми побегами пышная тропическая зелень, среди которой выделялись ярко-красные, с длинными желтыми тычинками цветы — гибиски. У калитки Франсиса — уже, по-видимому, давно — ждала жопа, невысокая, обаятельная женщина с добрым лицом. Она была явно обеспокоена его долгим отсутствием. Наша беседа изрядно затянулась… Но как было не использовать возможность общения с одним из интереснейших африканцев — поэтом, писателем, композитором, гитаристом, певцом и музыковедом. А если добавить, что этот человек обладает редкими душевными качествами, то нетрудно представить себе, как дорожишь каждым мгновением, проведенным с Франсисом Бебеем.
Несколько лет Франсиса Бебея не было в Камеруне. Из прессы камерунцы узнавали о том, что их одаренный земляк сочинил новые стихи и рассказы, что его роману «Сын Агаты Модио» (который переведен и в СССР) присуждена Большая литературная премия Черной Африки, что успехом пользуется его фундаментальное исследование «Музыка в Африке», что его подлинно африканским по духу и содержанию концертам на гитаре рукоплещут европейские знатоки. С грампластинок и по радиоволнам до Камеруна доносился несильный, но приятного тембра баритон Франсиса, напевавшего свои мелодичные песни.
И вот Франсис Бебей навестил Камерун. Он дал концерт в родном городе Дуале в кинотеатре «Бури». Два часа на сцене священнодействовал артист в голубом бубу (Франсис выступает только в африканской одежде). С какой горячностью слушатели в заполненном до отказа зале принимали его музыку!
— Энтузиазм земляков тронул меня до слез, — признался Франсис. — Разве возможно выразить словами волнение от встречи с ними? Это слишком личное. Одно лишь могу сказать: я убедился, что нахожусь на добром пути, что мое творчество понятно тем, для кого я тружусь.
Как-то вместе со знатоком и ценителем классической и африканской народной музыки Даниэлем Амио Призо я слушал концерт «Старая маска» Франсиса Бебея в исполнении автора.
— Такое ощущение, будто я в родной деревне. Слышишь, это наши мелодии, наши ритмы… Вот забил тамтам нтег, приглашающий к танцам. Его клич поддержал барабан нгом… Начались общие танцы… — комментировал Амио.
Этот отвечающий всем музыкальным канонам концерт был соткан из отдельных пьес, в целом сливавшихся в единый образ. То обстоятельство, что Франсис посвятил свое произведение маске, да еще старой, ничуть не удивительно. Маски — подлинные шедевры народного искусства.
Музыка звучала столь конкретно, что мысли упорно возвращались к грандиозной, заслонившей все в моем воображении маске с многозначительно зияющими отверстиями глаз, широким умным лбом и каким- то нечеловеческим, бросающим в дрожь оскалом вечной улыбки, сверкающей слепящими солнечными лучами. Так рисовалась мне она.
— Что же это за маска, которая так удачно вдохновила тебя, Франсис? — С этого давно волновавшего меня вопроса началась наша беседа.
— Но ведь ты же не слышал концерта «Старая маска»? Уверяю тебя, — усмехнулся композитор.
— Как так! А пластинка? — изумился я.
— С ней произошел казус, который когда-то глубоко огорчил меня, а сейчас кажется грустной шуткой. Запись фирмы «Филипс» неполна. Концерт «Старая маска» — произведение для гитары, состоящее из многих музыкальных поэм-стихотворений — «Дакарский квартал Медина», «Поэма заблудшего», «Солпечный луч и цветы», «Бедный Христос из Бомба» (па эту же тему написан переведенный у нас роман Монго Бети), «Черная женщина», «Песнь язычника» и т. д. Во время сеанса звукозаписи часть пленки с «Поэмой о старой маске», давшей мне стержневой образ для всего концерта, по технической небрежности была стерта. Времени для повторной записи уже не было. Известно, что грампластинки на Западе — предмет коммерции, и концерт «Старая маска» пошел в жизнь без ведущей пьесы.
В один из прохладных, насквозь пропитанных сыростью вечеров Франсис полностью исполнил концерт. Около маленького домика на «Бульваре СССР» невесть откуда собравшаяся аудитория внимала приглушенным звукам гитары…
— А маска действительно существовала, — открывает тайну Франсис. — В 1965 году в Дакаре на фестивале афро-негритянского искусства вместе со многими другими его участниками я жил на русском корабле, служившем плавучей гостиницей. На борту этого судна я сочинил три части моего концерта. Целыми днями вместе с друзьями я прогуливался по городу в поисках впечатлений. Как-то мы бродили по музеям с поэтом Лэнгстоном Хьюзом, музыкантом Дюком Эллингтоном и актрисой Марпессой Даун. Неожиданно мы столкнулись с человеком, одетым в длинное белое бубу до самых пят, с объемистым тюком на голове, который он придерживал левой рукой, а временами для сохранения равновесия и обеими руками. Это был хауса из Кано, один из тех многочисленных бродячих торговцев, которые продают изделия умельцев по всей Западной Африке.
Угадав в нас вероятных покупателей, он ловко скинул тюк на землю, и в один миг перед нами предстал своеобразный портативный музей африканских художественных ремесел: кольца, браслеты, амулеты гри-гри, ожерелья, статуэтки, портмоне и… пять масок. Марпесса Даун сосредоточилась на украшениях, мы, мужчины, — на масках. После короткого традиционного торга, больше напоминавшего состязание в остроумии и красноречии, этот человек уступил нам четыре маски, по пятую наотрез отказался продать. Лэнгстон Хьюз — я это отлично помню — предложил ему довольно большую сумму. Однако непреклонный торговец убрал все оставшееся в мешок, взвалил поклажу на голову и удалился. На другое утро, гуляя по привычке в своем любимом народном квартале Медина, всегда людном, энергичном, веселом, я вновь лицом к лицу столкнулся с торговцем. Он тоже узнал меня.
— Теперь мы одни. Объясни мне, почему ты не продал нам маску. Водь она была не лучше остальных, — вернулся я к вчерашнему разговору.
— Ты молод. Тебе рано знать об этом.
— Мне тридцать семь, тебе-то не больше, — возразил я.
— Мне уже за шестьдесят. Внешность обманчива, юноша. Однако ты внушаешь мне доверие. Пожалуй, тебе расскажу историю маски… Я много скитался. Эта маска совершенно случайно досталась мне в далекой габонской деревне. Это — подарок. На моих глазах она спасла жизнь тяжело больной дочери одного почтенного человека. Для меня эта маска — живое существо, такое же, как и мы с тобой, молодой человек. С тех пор она — неразлучный спутник в моих скитаниях, мой талисман. Есть вещи, которые не приобрести ни за какие деньги.
Франсис задумывается, а когда начинает говорить, в его интонациях слышится музыка. Кажется, что собственный рассказ увлекает и вновь волнует его, что воспоминание о старой маске рождает у композитора новые музыкальные образы.
— Да, — продолжает он. — Беседа со старым хауса оказалась для моего воображения каким-то магическим, моментально сработавшим импульсом. Я не забывал старую маску. Ее черты, как в сказке, стали увеличиваться в моем сознании, а затем рассыпались в гамму звуков. Я торопился возвратиться на
