Эдмунд в этом отношении оказался несравнимо счастливее. Ему не надобно было ждать и искать кого- то, кто был бы достоин занять освободившееся в его сердце место Мэри Крофорд. Едва он перестал сожалеть об утрате Мэри и объяснять Фанни, что никогда он более не встретит другую такую девушку, ему пришло на мысль, а не подойдет ли ему девушка совсем иного склада… не будет ли это много лучше; не стала ли Фанни, со всеми ее улыбками, всеми обыкновениями, так дорога ему и так необходима, как никогда не была Мэри Крофорд; и нельзя ли, нет ли надежды уговорить ее, что сестринское тепло, с каким она относится к нему, послужит достаточным основанием для супружеской любви.
Я намеренно воздерживаюсь называть в этом случае сроки, пусть каждый будет волен назначить их сам, сознавая, что непросто излечиться от неодолимой страсти и перенести свою неизменную любовь на другого, на это разным людям потребно отнюдь не одинаковое время. Я единственно прошу каждого поверить, что в точности тогда, когда это стало естественно для Эдмунда, и ни одной неделей ранее, он потерял интерес к мисс Крофорд и так загорелся желанием жениться на Фанни, как только она сама того желала.
При том, как относился к ней Эдмунд с давних пор, какой нежностью отзывался на ее невинность и трогательную беспомощность и все более ценил ее растущие достоинства, что могло быть естественней такой перемены? Он по-братски любил ее, направлял, защищал с первых же дней, когда десяти лет от роду она появилась у них в доме, душа ее прежде всего воспитывалась его попечением, его доброта оберегала ее покой, на нее неизменно было направлено его пристальное и совсем особое внимание, и от сознания, что он занимает в ее жизни такое важное место, она была ему дороже всех в Мэнсфилде, – остается лишь прибавить, что ему предстояло научиться предпочитать мягкое сиянье светлых глаз блеску глаз темных. И при том, что он постоянно был с нею рядом и доверительно с нею беседовал, а чувствам его, как это всегда бывает, благоприятствовало недавнее разочарование, мягкому сиянью светлых глаз не потребовалось много времени, чтоб затмить все остальное.
Однажды ступив на сей путь к счастью и ощутив, что шаг сделан, Эдмунд не видел в этом ничего неблагоразумного, ничего, что могло бы его остановить или замедлить движение по этому пути; ни сомнений, достойна ли его Фанни, ни опасений, что у них противоположные вкусы, ни нужды отказываться от привычного представления о счастье из-за несходства нрава. Не таковы были душа Фанни, ее натура, ее мнения и привычки, чтобы их требовалось хотя отчасти утаивать или обольщаться ими в настоящем, надеясь, что в дальнейшем они станут совершенствоваться. Даже в разгар своей последней влюбленности он признавал Фаннино умственное превосходство. Как же должен он был ценить ее ум теперь? Конечно, она слишком хороша для него; но ведь каждый не прочь владеть тем, что слишком для него хорошо, и Эдмунд решительно и настойчиво стремился к этому благу, и едва ли возможно, чтоб ему пришлось долго ждать награды. Хотя была Фанни робка, полна волнения и сомнений, но так его любила, что не могла иной раз не подать ему твердую надежду на успех; однако лишь много позже поведала она ему всю дивную и удивительную правду. Когда он узнал, что так давно любим, что давно отдано ему такое сердце, счастье его было безгранично, и, высказывая его и себе и ей, он был вправе облечь свои чувства в слова самые выразительные; дивное, должно быть, то было счастье! Но счастлива была и другая душа, и того счастья словами не передашь. Пусть никто не воображает, будто способен описать чувства девушки, получившей заверения в любви, на которую она едва ли осмеливалась надеяться.
После того, как обоим стали известны их чувства друг к другу, их не ждали никакие затруднения, никакие преграды из-за бедности или несогласия родителей. Этого союза сэр Томас желал еще до того, как ему стали известны их намерения. Пресытясь отношениями, основанными на честолюбивом и денежном интересе, он все более ценил безупречность жизненных правил и чистоту натуры и, превыше всего стремясь соединить крепчайшими узами все, что осталось ему от домашнего благоденствия, с. искренним удовлетворением размышлял, что, весьма вероятно, два молодых сердца, связанные многолетней дружбой, станут друг для друга утешением в постигшем каждого из них разочарованье; и довольство, оттого что сбудется его надежда обрести в Фанни дочь, и радостное согласие, каким он ответил на почтительную просьбу Эдмунда, и счастливая уверенность, что, получая Фанни в дочери, он приобретает подлинное сокровище, разительно не походили на его первоначальное об этом мнение, когда впервые обсуждался приезд бедной девочки в Мэнсфилд; так само время делает неизбежным разительное несходство между планами и последующими решениями смертных – ради их собственного просвещения и развлечения ближних.
Фанни была как раз такой дочерью, какую он для себя желал. Своим милосердием и добротою он воспитал для себя первейшую свою отраду. Щедрость его была с лихвой вознаграждена, и его великодушные намерения в отношении ее того вполне заслуживали. Он мог бы сделать ее детство счастливей; но, неверно рассудив, держался с неизменной суровостью, и тем лишил себя в ранние годы ее любви; теперь же, когда они подлинно узнали друг друга, их взаимная привязанность необыкновенно укрепилась. Поселив Фанни в Торнтон Лейси и с неизменною добротою заботясь, чтобы ей там было уютно, сэр Томас почти всякий день стремился увидеть ее либо там, либо в Мэнсфилд-парке.
Леди Бертрам, которая долгие годы дорожила племянницей больше из себялюбия, не имела охоты расставаться с Фанни. Не настолько заботило ее счастье сына или счастье племянницы, чтобы желать этого брака. Но все же ей возможно стало расстаться с Фанни оттого, что ее место заняла Сьюзен. Новая племянница надолго – и с какой радостью – поселилась в Мэнсфилде и благодаря живости ума и готовности быть полезной освоилась с этим так же легко, как в свое время Фанни благодаря милому нраву и глубокому чувству благодарности. Без Сьюзен никак нельзя было обойтись. Поначалу как утешение для Фанни, потом как ее помощника и под конец замена, она обосновалась в Мэнсфилде по всем признакам так же прочно. Ей, не столь пугливой по натуре и не столь ранимой, все там давалось легко. Мгновенно понимая характер каждого, с кем ей приходилось иметь дело, и не отличаясь от природы робостью, которая мешала бы исполнить любую порожденную им прихоть, она вскорости стала приятна и необходима всем и после отъезда Фанни так естественно сумела поддерживать ежечасный тетушкин покой, что леди Бертрам постепенно привязалась к ней, пожалуй, даже сильней, чем к Фанни. В благотворном присутствии Сьюзен, в совершенстве Фанни, в неизменно безупречном поведении и растущей славе Уильяма, в добром здоровье и благополучии всех прочих членов семейства Прайс, которые помогали друг другу преуспевать и делали честь покровительству и помощи сэра Томаса, он опять и опять находил причину радоваться тому, что сделал для них всех, и признавать, сколь полезны в юности лишения и необходимость себя ограничивать, а также сознание, что ты рожден для того, чтобы бороться и терпеть.
При стольких подлинных достоинствах и подлинной любви, не зная недостатка ни в средствах, ни в друзьях, кузен и кузина, вступившие в брак, обрели ту защиту, надежней которой не может дать земное счастье. Оба они равно созданы были для семейных радостей, привязаны к сельским удовольствиям, и дом их стал средоточием любви и покоя; а чтоб дорисовать сию прекрасную картину, надобно прибавить, что как раз тогда, когда, прожив вместе уже довольно времени, они стали желать большего дохода и испытывать неудобства из-за того, что так отдалены от родительского жилища, смерть доктора Гранта сделала их обладателями Мэнсфилдского прихода.
После этого события они переселились в Мэнсфилд, и тамошний пасторат, к которому при двух его последних владельцах Фанни всегда приближалась с мучительным стеснением чувств либо с тревогою, скоро стал так дорог ее сердцу и так на ее взгляд прекрасен, как было с давних пор все окрест, все, что находилось под покровительством Мэнсфилд-парка.
