Что поражает, так это безграничная самоуверенность Никиты Сергеевича, который пытается представить дело так, будто Сталин не мог без соратников шагу ступить. Где уж ему самостоятельно мыслить и самому подбирать кадры! Раз никто из Политбюро не сделал за него эту работу, значит, вождем вертят какие-то темные авантюристы или же у него совсем «крыша поехала».
Однако все было проще. Следующим естественным шагом любого исследователя было бы посмотреть — а кто эти вновь избранные «неизвестные в партии люди»[77].
Отметим две персоны из этих списков: П. К. Пономаренко — члена Президиума ЦК КПСС и Л. И. Брежнева — кандидата в Члены Президиума ЦК КПСС, секретаря ЦК КПСС, к ним мы еще вернемся в следующих главах.
Из этого списка было видно, что даже в самой партии власть уходила из рук партаппаратчиков в руки хозяйственников, то есть людей занятых конкретным делом. Значит, Сталин задумал отнять власть у партаппарата, передав ее людям дела. Затея эта не нова, Сталин пытался укоротить власть партаппарата еще в незабываемом 37-м году, но тогда это ему сделать не удалось. Однако, как пишет А. Бушков: «Величайший прагматик и рационалист, Сталин, едва достигнув настоящей необъятной власти, еще до войны перенес центр управления страной из высших партийных инстанций в другие — хозяйственные. Проще говоря, реальная власть от партийцев перешла к технарям, менеджерам, управленцам. Они носили кто армейские погоны, кто чекистские (а кое-кто погон не носил вообще даже в те времена всеобщей мундиризации), но все до одного были как раз управленцами, а не партийными теоретиками или «идеологическими смотрящими».
Эта тенденция усиливалась стадами, крепла, распространялась вширь и вглубь…Сам Сталин постепенно отходил от руководства партией, а насущными государственными делами занимался с прежней энергией, но уже в качестве Председателя Совета Министров. И все его ближайшие соратники, реально рулившие промышленностью, народным хозяйством, армией, прикладной наукой, отчитывались в первую очередь перед Советом Министров. И получали задания от Совета Министров. И ответственность несли в первую очередь перед Советом Министров. Партийному аппарату оставались две отдушины — идеология (вещь, в общем-то, неосязаемая в смысле материальных благ и влияния на дела) да кадровые вопросы (но и здесь торжествовали «управленцы», Сталин не допускал ни малейших пыток партийцев влиять на ход хозяйственных процессов)»[78].
Однако, этот процесс постоянного перетекания власти от партаппарата к хозяйственникам проходил латентно (скрытно), поскольку по формальным признакам партия продолжала «рулить», медленно, но верно продвигая страну к системному кризису. Оправившись от самых первостепенных послевоенных забот, Сталин решил нанести решающий удар по партаппарату, выступив с программной речью на Октябрьском Пленуме, и… потерпел поражение. А. Бушков продолжает: «Вот тут-то Сталин совершает самую страшную ошибку в своей жизни. Ошибку, стоившую ему самой жизни. Как-никак, императору было уже семьдесят три года, он был уже не прежний. Возможно, он переоценил пределы своей власти — и недооценил партийных соратников. Не просчитал заранее, как они будут себя вести в момент смертельной опасности.
Сталин остался секретарем ЦК, но партийная верхушка уже прекрасно видела, что у него на уме… И не было никаких гарантий, что Сталин совсем скоро не вернется к своей идее, не уйдет из секретарей.
После этого Пленума Сталин был обречен…
Мотив, таким образом, лежит на поверхности — как грязный кирпич на белоснежной скатерти. Уже не оставалось никаких третьих вариантов: живой Сталин — это смертельная угроза для партийного всевластия. Партийная верхушка при сохранении прежнего положения — это смертельная угроза для Сталина.
Его могло спасти одно— настоять на своем, все же уйти из секретарей ЦК. И немедленно придавить осиротевшую партийную верхушку. Акела промахнулся. Постаревший Сталин остановил занесенную для удара руку на пол-пути.
И подписал себе смертный приговор.»[79]
Итак, первую схватку Сталин проиграл, но соратники хорошо знали характер и повадки вождя, как он умел добиваться своего — не одним способом, так другим, не мытьем, так катаньем. Вот как об этом пишет Е. Прудникова:
«Кроме Президиума ЦК на пленуме было утверждено и не предусмотренное уставом Бюро Президиума. Странный это был орган. Между его членами не были распределены сферы ответственности, о нем не упоминалось в печати, оно не принимало никаких решений. Так, партийный междусобойчик. Учитывая вышеизложенное, совершенно ясна роль этого органа — с его помощью Сталин предполагал, раз уж не вышло сразу оставить партию без себя, провести свои преобразования постепенно.
Сталин прекрасно понимал, что играет в опасные игры. Известно, что с 17 февраля он не посещал Кремль, запершись у себя на даче. Однако менее известно, что именно 17 февраля внезапно умер комендант Кремля генерал-майор Косынкин, бывший телохранитель Сталина, беззаветно преданный ему человек, после чего глава государства туда не приезжал. А на даче он встречался и беседовал лишь с четырьмя из соратников. Это были Маленков, Берия, Хрущев и Булганин. С ними он готовил некие преобразования в государстве. Судя по раз взятому курсу — а Сталин, напоминаем, был человеком чрезвычайно, как говорят в народе, «упертым», — эти преобразования должны были передать управление страной в руки конституционной власти, то есть осуществить тот шаг, который должен был стать концом партийной номенклатуры. Спасти их могла только смерть вождя. И как, же вовремя она случилась!»[80] (Выделено мной. —
А теперь о версии Е. Прудниковой физического устранения Сталина, «партийной номенклатурой», смертельно напуганной выступлением Сталина на Октябрьском Пленуме ЦК КПСС 16 октября 1952 года.
Реконструируя события той злополучной ночи с 28 февраля на 1 марта 1953 года, Елена Прудникова, буквально по часам рассматривая возможные действия охраны, министра Игнатьева и Н. С. Хрущева, пишет:
«Что мы можем сказать точно? То, что врачи появились на даче не ранее утра 2 марта, — это общеизвестно. А также то, что охранники, обнаружив неладное, тут же связались со своим прямым начальством — потому что иначе они поступить не могли. И тут возникает два очень интересных вопроса: когда они обнаружили неладное и кто был этим начальством?
До весны 1952 года начальником охраны Сталина был генерал Власик — личность весьма приметная. Три класса образования, служака, ограниченный и прямолинейный, как асфальтовый каток, но абсолютно преданный (Сталину. —
Что мог и чего не мог в этом случае сделать Игнатьев? Он не мог приказать охранникам самим искать членов президиума ЦК по двум простым причинам. Во-первых, он лично, персонально отвечал за безопасность Сталина, и, если бы он отмахнулся от такого сигнала, с него, если бы дошло до следствия, с живого кожу сняли бы. А как он мог быть уверен, что до следствия не дойдет? И вторая причина: есть такая штука, как субординация. Охрана подчинялась лично Игнатьеву, министру ГБ. И Маленков, и Хрущев, и Берия для охранников были никто, и звать их никак, ибо должностная инструкция обязывала знать только Игнатьева, и только Игнатьева они и знали. Механизм действия в подобных обстоятельствах очень четко разложен по полочкам… Охранники позвонили Игнатьеву, тот — Маленкову, заместителю председателя Совмина, Маленков отдал приказ. Игнатьев передал приказ подчиненным, и те приступили к активным действиям. Это была схема действия, обусловленная инструкцией, и события могли разворачиваться так и только так. Следовательно, так все и происходило 1 марта. Охрана позвонила Игнатьеву, тот связался с кем-то из «верхушки», кто отдал приказ… Какой? Естественно, взять врача и немедленно мчаться на дачу — а, скорее всего, этот «некто» из партийной верхушки помчался на дачу сам, дело-то важное. Можно быть полностью уверенными в том, что это так и было.
