– Ну, конечно! Что же случилось? – ахнула мать Эльзы.
– Да многое, я думаю, – решил дядя Фред. – Мисс Хилдред подцепила его где-нибудь на дороге в Гэрли и притащила домой. Дэв Миллер рассказывал, что сама Грэс, жена Питера, выскочила из дома и повела его в комнаты. Однако Дэв говорит, что Питера в прошлую ночь вовсе не было в Гэрли, потому что Дэв сам был там и не видел за весь вечер ни следа Кэрью. Можете сами строить какие угодно предположения.
Он значительно пожевал губами, перекосив свое худощавое лицо.
– К югу от Гэрли, бьюсь об заклад! – воскликнул, забываясь на миг, отец. – К югу, с этой сворой цыганских собак, бьюсь на доллар, с их…
– Прикуси-ка язык, папаша! – спокойно сказала мать.
Дядя Фред усмехнулся с видом человека, знающего, в чем дело, и продолжал:
– Уж будьте покойны, что он там побывал. Мало того, Грэс и Хилдред обе знают это и стараются скрыть. Сегодня утром все они были в церкви в Сендауэре – две старших и две младших. Дэв говорит, что когда они вернулись оттуда домой, Питер был на дворе и осматривал своих лошадей, и он был свеж, как только что снесенное яичко, как будто ничего худого и не было. Грэс и Хилдред подошли и поцеловали его, точно на свадьбе. Так вот и рассказывал Дэв.
Сара Филлипс перевела разговор на Нэта Брэзелла и Фанни Ипсмиллер, которые купили дом Нилса Лендквиста. Эльза слушала разговор, но его звуки терялись для нее из-за мыслей о Питере Кэрью и о темных намеках дяди Фреда на то, как этот Питер провел прошлую ночь. В сознании Эльзы Питер Кэрью постепенно вырос в мрачную великолепную фигуру, благодаря толкам о нем в доме вообще и за столом. Питер Кэрью был бронзовый и массивный, и, казалось, что он всегда смеется. Он ездил верхом, как никто другой в округе. Он часто проезжал верхом мимо Бауэрсов, направляясь в Стендауэр или в Гэрли. И всегда останавливался поболтать с кем придется. Однажды, когда Эльза бродила по канаве около дороги, Питер Кэрью показался на своем чудесном, нервном буром коне и крикнул: «Осторожнее, маленькая девочка, не то промочишь ножки!». Эльза посмотрела на него в упор и ответила: «Я и хочу промочить ноги!». Тогда он расхохотался и, удаляясь, помахал ей, все еще смеясь на славу. Эльза сгорала от стыда и злилась на свою глупость, когда обдумывала все наедине, но потом, когда она вспоминала о Питере Кэрью, ей казалось, что он лишь немного проскакал по дороге, а затем поднялся на воздух и помчался среди голубовато-белых кучевых облаков, которые были в тот день на небе.
В мрачный субботний день в конце ноября Эльза проезжала через Эльдерскую балку в старом бауэрском тарантасе. Вороны, собираясь черными зловещими стаями, каркали среди оголенных полей, и мертвые листья, тихие и плоские, поблескивали со дна дождевых луж и в канавах вдоль дороги. В начале осени мать Эльзы выписала из города вязальную машину в надежде снабжать своих соседей шерстяными чулками, носками и вязаными шарфами, чтобы иметь лишние деньжонки при поездках в Сендауэр или Гэрли. Прошел уже месяц с тех пор, как она объездила весь округ и переговорила с хозяйками. На сиденье рядом с Эльзой лежала коробка вязаных вещей, завернутых в белую бумагу. На свертках мать написала имена покупательниц, которым их нужно было доставить.
Мысль о том, что можно будет провести целый день среди соседей, нравилась Эльзе до тех пор, пока мать не сказала, что недурно было бы заехать к Кэрью и показать им образцы.
– В худшем случае они скажут «нет», – оборонительным тоном заметила при этом мать.
Но Эльза чувствовала, что именно так они и скажут, и боялась этого визита.
Девочка выехала из дому сейчас же после полудня. Она была тепло одета – в красном вязаном колпаке и овчинной куртке Рифа, потому что тарантас был открытый, без верха. В полях гулял сильный ветер, свежий и сырой от ночного дождя, носившийся холодными волнами в воздушном море. Когда налетали порывы этого ветра, Эльзе казалось, что рушится весь мир. В пустом поле торчали пучки засохшего тростника, они раскачивались и гнулись по ветру, а их верхушки, подобно флажкам, трепетали одиноким засохшим листочком. Всякий раз как лошади на минуту замедляли шаг на вершине бугра, Эльза поднимала голову и прислушивалась. Ее слух привык к звукам земли и воздуха, и сейчас она различила смутный шум полета. Это был полет дикой утки, уносившейся вместе с ветром.
Спустившись с бугра, она переехала по мосту через медленный, поросший рогозой ручей, а затем направилась по неровной дороге к дому, где жил доктор Петерсен, о котором говорили, что он ничего не умеет вырастить на своей ферме, кроме детей. Когда Эльза в этот ноябрьский день въехала в его двор, дети бросились ей навстречу, словно пробились прямо из этой каменистой земли около ворот, как поздняя, жалкая, заросшая плевелами жатва. Они были в длинных полотняных платьицах, потрепанных костюмчиках из одного куска ткани. Дети последовали за Эльзой к дому, молча уставившись на нее. Их было пятеро. А сколько их было еще в доме, трудно даже сказать! «Мои дети никогда, кажется, не дорастут до того возраста, когда от них мог бы быть прок!», – частенько жаловался доктор. А знакомые и не напоминали ему о том, что двое из его детей уже выросли, потому что эти двое покинули его и пошли по худой дороге. Миссис Петерсен подошла к двери и приняла пакет чулок со смущением и большим интересом. Она пришлет денег с одним из мальчиков, сказала она Эльзе, смотря на нее сквозь чуть-чуть приоткрытую дверь. Из-под передника выглядывал малыш с красной ссадиной под носом.
– Смотрите, как зима-то надвигается, а? – произнесла миссис Петерсен.
Как это было мило со стороны миссис Бауэрс, что она уступила чулки подешевле. Бог знает, сколько ей приходится покупать для семьи. Прямо, что воду лить в решето. Малыш засопел, потянув мокрыми ноздрями и верхней губой. Дверь закрылась.
У Мэгнюсонов и Флетчеров Эльза остановилась на минутку и поболтала с их девочками, своими сверстницами, о делах школы в Эльдерской балке, о празднике благодарения на следующей неделе, о новой учительнице, поступившей этой осенью в эльдерскую школу и об ее пенсне, которое все девочки примеряли при каждом удобном случае, Миссис Мэгнюсон заплатила за чулки и выразила надежду, что дождь, шедший этой ночью, был последним перед снегом. Нора Мэгнюсон показала Эльзе свое новое платье из шерсти в белую и черную клетку с красными шнурочками и красным якорем на рукаве. Хорошенькое, подумала Эльза, но это, вероятно, будет единственным платьицем маленькой Норы, которое ей придется носить этой зимой и в церковь и в школу. На половине и без того маленького земельного участка Мэгнюсонов, по словам соседей, ничего не росло.
На ферме Флетчеров Эльза остановилась подольше, чтобы поболтать с Лили и Клэрис. Лили она считала своей закадычной школьной подругой. Обе девочки Флетчер были миловидны. Они завивали волосы и ходили на танцы, хотя были только годом или двумя старше Эльзы. Из школы они возвращались в сопровождении мальчишек, зубоскалили с ними и обменивались секретными знаками. Одного из мальчиков Уитни исключили из школы в Эльдерской балке за какие-то неподходящие разговоры с девочками, услышанные учительницей. Теперь он ходил в школу в Сендауэр.
И вот снова дорога, снова порывы ветра и длинная груда серых громоздящихся у горизонта облаков. У одного из них голубовато-серая середина – это признак снега! Зима уже наложила на небо свою
