слегла.
В сумеречном свете, лившемся из квадратного окна, Эльза увидела бледную улыбку благодарности, которой приветствовала посетительницу больная.
– Вы застали меня в живых, – произнесла миссис Брэзелл, с трудом переводя дыхание, которое как-то слишком громко отдавалось в комнате, где она лежала, – ну, вот и я живу на зло им. Живу, потому что не хочу умирать. Не хочу!
Эльза пожала исхудалую руку больной, свесившуюся через край постели, и села на стул у кровати.
– Я знаю, что они там говорят, – продолжала больная, – знаю, что все они там говорят. Они говорят, что лучше бы я померла, чем валялась вот так. Я знаю. Охают надо мной, а сами хотят, чтобы я умерла – и дело с концом… Так уж ведется на свете. Покуда ты нужна кому-нибудь – ладно, а не нужна – вон! Но я еще продержусь…
Эльза придумывала, что бы сказать утешительного, что придало бы смысл коротким минутам ее визита, но больная все продолжала говорить, горячо, страстно, возмущенно, сжимая пальцами руку Эльзы, с цепким желанием жить. Но она быстро исчерпала свои вернувшиеся на миг силы, внезапно смолкла, и из глаз ее полились слезы. Эльза молча наклонилась над ней и погладила ей руку. Когда больная снова заговорила, ее голос звучал уже надломленно и покорно:
– Ах, что толку! Этот доктор Олсон… вчера он снова был у меня. И та же самая история: если мне сделать операцию, я выживу. Но только это болтовня. Ехать в город, ложиться в больницу, на месяц, пожалуй. А кто заплатит за это, желала бы я знать? Да и что за смысл? С ним, каков он есть, и жить-то не хочется, право. Он совсем взбесился, когда Олсон сказал, что пошлет эту цыганку Зинку прибирать за меня в доме. Я никчемная, не гожусь больше. Иногда вот лежу я здесь и слушаю, как каплет с крыши, ну и рассуждаю сама с собою: вот весна на дворе, и я как будто чувствую, что хоть капельку да прибавляется и во мне самой жизни. Славно было бы снова побывать в поле. А потом что? Новая зима быстро приходит для таких людей, как я. Я не хочу видеть новой зимы. Состарилась я…
Эльза не засиделась. Она передала больной апельсины, а затем, пообещав как можно скорее навестить ее снова, вышла из комнаты так же тихо, как и вошла в нее.
В кухне Бэлис дразнил младшую девочку. Он держал перед ней сжатые кулаки, и Мария должна была отгадать, в каком из них монета. Но Эльза со смутным любопытством принялась наблюдать за другой девушкой, приготовлявшей теперь ужин. На лице Зинки ничего не отражалось теперь, кроме услужливости, но Эльза почувствовала необыкновенное волнение от ее взгляда. Ей приходилось встречать в Сендауэре и Гэрли кое-кого из цыган. Мужчины правили тощими лошадьми, женщины постарше носили во все времена года большие платки на голове, а молоденькие девушки ходили простоволосыми даже в самую холодную погоду. Но они были живописны в своей нищете и любили плясать, пить и петь дикие песни своей юности, которым они научились в другой стране. В своей местности, где процветали сплетни, Эльза наслушалась рассказов о том, как молодые люди из Гэрли и Сендауэра проводили субботние вечера в цыганском таборе. Когда она как-то спросила об этом Рифа, он совершенно открыто рассказал ей об этих кутежах. Упоминали о них, правда, сдержанно, отец и дядя Фред, рассуждая за столом о Питере Кэрью. Правду говорил и Нильс Лендквист в тот вечер, когда сушил при ней ноги у печки, а она поспешила убежать, чтобы не слышать этой правды!
Она быстро вышла из дому, предоставив Бэлису следовать за ней и оглянувшись лишь тогда, когда была уже на дороге. Цыганки стояли в дверях и махали руками, причем на губах Зинки, старшей из них, играла странная, задумчивая улыбка.
Идя по дороге, направлявшейся вдоль Балки к западу, Эльза чувствовала, как ее сердце трепетало от разных ощущений. Но что ей за дело до поступков Кэрью? Прилив раздражения волновал ей кровь, и она не могла ни говорить, ни слушать Бэлиса. Вдруг он остановил лошадей и ударил концами поводьев по кожаной перчатке.
– Эльза, – сказал он, – почему, черт возьми, вы не велите мне вернуться туда, где мне место, и оставить вас в покое?
Щеки Эльзы вспыхнули.
– Потому что мне нет никакого дела до ваших поступков, Бэлис Кэрью! – отрезала она.
– Да, но мне-то есть дело, – быстро возразил он, – я знаю, о чем вы думаете, и если вы не хотите сказать это мне, я сам скажу вам. Это по поводу этой девчонки, Зинки.
Эльза хотела ответить, что и слушать не желает ничего про Зинку, но он продолжал прежде, чем она могла что-либо сказать:
– Дело в том, Эльза, что, по вашему убеждению, я принадлежу к довольно дурной компании.
Она чувствовала, что он в упор смотрит на нее.
– Если бы я знал, что она сегодня там, я не пошел бы туда с вами, – продолжал он. – Мне кажется, я достаточный трус, чтобы избегать неприятностей, когда это возможно. Но я пошел, и она была там, и я не намерен увиливать.
Гнев Эльзы внезапно вспыхнул еще больше, и она ответила:
– Я не желаю знать об этом больше, чем я знаю. Вы не обязаны отвечать мне за ваши…
– Да я и не собираюсь держать перед вами ответ, по крайней мере сейчас, – прервал он ее. – Все, что вы слышали, все это правда, и даже еще больше, пожалуй. Но что ж из этого? Девочка здоровая… она чистенькая… и премиленькая. Ни один мужчина не станет требовать большего от девицы такого сорта.
Она растерялась перед его бессердечной аргументацией и, сурово выпрямившись, шла вперед. Наконец, среди хаоса своих мыслей, она нашла подходящие слова.
– Вы говорите, как истинный Кэрью! – с горечью выкрикнула она, и в этот миг ее охватило странное желание ударить его улыбающееся лицо.
Но ярость обессилила ее. Она быстро повернула и пошла по дороге, почти не сознавая, что Бэлис, ускорив шаги, шел вслед за ней. Когда возле нее снова раздался его голос, это был голос какого-то совершенно чуждого ей человека, звучавший словно издалека и смутно проникавший в ее сознание:
– Да, я Кэрью! Вы считаете их дурными людьми. Не будем сейчас спорить об этом. Я приехал не для того, чтобы говорить о Кэрью. Больше того, я наврал вам, когда сказал, что выехал для того, чтобы приучить Флету к седлу. Нет, я явился затем, чтобы сказать вам, что я снова уезжаю, что я даже не
