убийство его племянника — правившего до него Гая Калигулы. Заговорщики напали на Калигулу в подземном переходе, соединявшем Палатинский дворец с Большим цирком, и туда, услышав о происходящем, немедленно бросились лектикарии Гая 'с ассерами в руках, дабы оказать ему помощь'[139]. Пользоваться трех-четырехметровым шестом как оружием в довольно тесном подземелье было практически невозможно. Очевидно, лектикарии были вооружены чем-то вроде дубин. Существовали, следовательно, и короткие ассеры, по одному на каждого или на каждых двух носильщиков. Эта система обладала явным преимуществом перед использованием длинных ассеров, так как при тяжести лектики носильщиков требовалось много, ассер же, общий для них всех, нужен был в этом случае такой длины, что он легко ломался бы при малейших перегрузках.
Вместимость и, соответственно, тяжесть носилок с пассажирами могла колебаться в широких пределах и подчас бывала весьма значительной. Марциал говорил, что в гексафоре (то есть в носилках с шестью лектикариями, три спереди, три сзади) человек располагался late — широко, привольно, раскидисто[140]. 'Там, — добавлял Ювенал, — можно читать, писать или спать по дороге'[141]. Помимо самого ложа, таким образом, в лектике могли находиться циста с рукописями, таблички, книги, возможно, и другие вещи, что еще увеличивало ее размеры. Известен случай — правда, единственный и вызывающий различные толкования, но тем не менее, по всему судя, бесспорный, — когда в лектике ехали одновременно четыре человека[142].
80. Пожилой римлянин в носилках. Реконструкция
Как правило, сидящий в лектике человек был скрыт от взглядов прохожих. Чаще всего это достигалось тем, что с крыши паланкина, выгнутой полукоробом и опиравшейся по углам на четыре столбика, спускались занавески, которые можно было задергивать. Занавески эти бывали разной плотности и, соответственно, обозначались разными словами: полотняные — lintea[143] , шерстяные — pallia[144], кожаные; от марциаловского любителя целоваться на улицах 'lectica nес te tuta pelle veloque' ('плотная кожа и завес лектики нисколько не охранят')[145]. Кроме носилок с занавесками существовал, по-видимому, и другой тип лектики — ящик с проделанными в нем окнами. Так по крайней мере могло бы явствовать из одного места в третьей сатире Ювенала, где говорится, что в лектике можно и вздремнуть ('namque facit somnum clausa lectica fenestra' — 'ежели окна закрыть, то лектика и дрему наводит')[146].
Ассер лежал на плечах лектикариев так, что при движении в толпе концы шеста оказывались на уровне голов или плеч прохожих: '…теснит нас огромной толпою сзади идущий народ. Этот локтем толкнет, а другой двинет ассером крепким'[147]. Подвешенные на ассере носилки — будь то лектика или селла — поэтому, действительно, оказывались очень невысоко над землей. Мрачным дождливым вечером 15 января 69 г. император Гальба в носилках пересекал Форум, направляясь к преторианскому лагерю, где уже бушевало поднятое Отоном восстание, когда на площадь вылетела конница мятежников. 'Носильщики императора, — рассказывает Тацит, — дрожали от страха; возле бассейна Курция Гальба вывалился из носилок и покатился по земле'[148]. Употребленные здесь Тацитом глаголы — 'projectus ас provolutus est' — показывают, что старик император падал не сверху вниз, а вперед, то есть, сидя в носилках, находился очень невысоко над землей.
81. Легионеры с ассером на плечах. Рельеф колонны Траяна
Ношение носилок на ассере было самым распространенным, но не единственным способом. Высказанное выше соображение о том, что лектику можно было носить также на плечах, так что сидящий в ней располагался над головами лектикариев, подтверждается в ряде случаев бесспорно. 'Восемь сирийцев ты дал для поддержки носилок подруги', — упрекает Марциал легкомысленного и влюбчивого юношу[149]. В подлиннике сказано: 'Octo Syris suffulta datur lectica puellae'. Причастие 'suffulta' происходит от 'subfulcio' ('подпирать снизу', 'выталкивать наверх') и предполагает лишь один способ ношения лектики — на плечах.
Вот в основных чертах, что представляла собой римская лектика и как она практически использовалась. Обладало ли это повседневное бытовое явление общественно-историческим содержанием и в чем оно состояло?
Почти все упоминания о носилках у древних авторов носят отрицательный — разоблачительный и осудительный — характер. Гай Гракх в названной выше речи описал поведение ехавшего в носилках аристократа, чтобы обличить его изнеженность и развращенность. 'Слыхано ли, — спрашивал Цицерон у сената, — где-либо в наших землях про такое преступление, такую подлость и такой позор? В боевой колеснице ехал народный трибун, перед ним — ликторы в лавровых венках, а среди них, в открытых носилках, — актриса!'[150]. Марциал считал, что носилки — средство пускать пыль в глаза: 'Хоть и шести у себя никогда ты не видывал тысяч, Цецилиан, но шесть слуг всюду носили тебя' [151]. Как показывает внимательное чтение подряд такого рода отзывов, рассыпанных по всей латинской литературе, отрицательное отношение римских писателей и моралистов к носилкам связано с тремя моментами. Во-первых, езда в лектике считалась проявлением изнеженности: 'Хоть и здоров, а несут Филиппа, Авит, целых восемь. Коль, по тебе, он здоров, ты помешался, Авит'[152]. Носилки не только выдают изнеженность человека, ими пользующегося. Они смешны и отвратительны также тем, что позволяют старикам прятать в них свою немощь и неподвижность, всегда казавшиеся римлянам чем-то позорным и жалким. Так, скрытый в носилках, пытается командовать 'здоровыми и храбрыми, хорошо вооруженными людьми' легат Нижней Германии при Вителлии Гордеоний Флакк, которого вверенные ему войска 'презирали за телесную немощь, вызванную старостью и подагрой'[153].
Во-вторых, носилки связывались у римлян с представлением о бесстыдной демонстрации собственного богатства.
'…Близок К краху Тонгилий с его притираньями из носорога, С шумной толпой неопрятных клиентов; пока ж через площадь Слуги мидийские в длинной лектике несут его, с целью Вилл накупить, серебра, и рабов, и мурринских сосудов'[154].
Марциал считает необходимым отделить себя от вульгарных римских богатеев с их обычными замашками:
'Думаешь, ради того, Пастор, я желаю богатства, Ради чего и толпа, и тупоумная чернь?.. Чтобы носилки таскал сириец в сукне канузийском И разодетых толпа шла бы клиентов за мной?'[155]
Наконец, лектика была ненавистна римлянам потому, что наглядно выражала имущественную и социальную дифференциацию, представляла собой осязаемый признак распада былых, как они верили, солидарности и равенства. Будучи шокирующей и сама по себе, езда в носилках вызывала еще большее раздражение, если число лектикариев превышало практически необходимый минимум. У Марциала и Ювенала обычные носилки подчас упоминаются без особых эмоций, отзывы о гексафорах и октофорах каждый раз ироничны и злы. Использование шестерых или восьмерых лектикариев не диктовалось необходимостью и воспринималось как тщеславие, как желание противопоставить себя окружающим и встать выше них. Поэтому для римлян еще более одиозным, чем неоправданное число лектикариев, было их
