— Да.

— Освобождаю тебя от этого слова.

— Ты?.. — в глазах Ярослава мелькнуло удивление.

— Да, я. Я — его дочь, хоть и не родная.

— Ты знала об этом?

— Случайно. Но это не важно. Интересней то, что и ты об этом знал. Видно, капитально наводил справки о нашей семье.

— Откуда знаешь, что об этом мне известно?

— Когда ты первый раз пришел к нам, я подслушала ваш разговор с отцом. Не с самого начала. Я до сих пор не могу понять первопричину твоей ненависти. Скажи, ну скажи мне! — Она даже схватила его за рукав, заглядывая в глаза. — Я раздваиваюсь оттого, что мне это непонятно. Я ведь уважаю тебя… За твой ум, волю, целеустремленность. А сейчас вот я еще узнала, что ты — человек, сделавший сам себя. «Self made man»… Но и его… Гаевого я всегда считала своим отцом. В быту он хороший, добрый человек. Может, это и не идеал гражданина, но и не хуже других. Да, он поступал не всегда честно, но разве он один? Как говорится, кто без греха, пусть бросит в него камень… Когда нет возможности честным путем избавиться от прозябания, сильные и умные люди находят обходные пути.

— И выплывают наверх, утопив других, — резко сказал Ярослав и рука его непроизвольно сжалась в кулак.

— Расскажи, наконец! — почти взмолилась Нина.

— Хорошо. Тем более, что ты освободила меня от слова, данного Гаевому. И вообще… чем меньше будет между нами тайн, тем лучше.

Ярослав встал, подошел к окну и начал говорить, не глядя на Нину. А она не спускала с него глаз, вслушивалась в голос, который сейчас звучал глухо, с хрипотцой:

— Двадцать лет назад Гаевой был еще молодым и мало кому известным юристом. На быструю карьеру ему трудно было рассчитывать. Но он был честолюбив и неразборчив в средствах. И когда представился случай прыгнуть сразу на несколько ступенек вверх, Гаевой не преминул этим воспользоваться. Один очень сильный, богатый, могущественный человек совершил убийство. Улики были налицо. Однако Гаевой показал себя в этом деле виртуозом. Вместо большого человека убийцей сделали маленького, простого работягу, случайного прохожего, оказавшегося в тот день близко от места преступления. Что стоило опытным спецам запутать этого беднягу и выбить из него нужные показания! Его упекли в тюрьму на большой срок. А Гаевой после этого дела круто пошел вверх. Помог большой человек…

Минуту длилось тяжелое молчание, потом Нина встала, подошла к Ярославу и осторожно, почти невесомо, положив руку ему на плечо, сказала:

— Прости, что заставила тебя вспомнить об этом…

Он повернул голову и встретился с ней взглядом.

— Дети не отвечают за родителей, — тихо продолжала Нина, — но мне все-таки очень стыдно… и так скверно на душе. Я впервые в жизни рада, что он мне не родной отец.

— А хоть бы и родной? Твоей вины тут нет.

Нина и Ярослав сели на диван. Некоторое время молчали, не глядя друг на друга. «Моя вина тут есть, — вдруг подумала Нина. — Ведь Гаевой тянулся по службе во многом ради нас, ради своей семьи. И я пользовалась этим». Впервые «не всегда честные» поступки Гаевого перестали быть для нее какой-то абстракцией, чем-то далеким и не столь уж важным. Контуры живой человеческой судьбы разорвали ту защитную оболочку, которой Нина всегда отгораживалась от неудобных реалий.

Теперь ей хотелось знать все до конца, чтобы вжиться в судьбу Ярослава и попытаться понять ход его рассуждений и поступков.

— Что же было дальше? — спросила она после очень долгой паузы. — Твоего отца посадили в тюрьму, а вы с матерью остались в коммуналке?

— А могло ли быть иначе? Кто бы нам помог? Родственников никаких. Влиятельных друзей тоже. Но даже те, кто хорошо знал отца по работе, не особенно старались его защитить. Да и что бы они могли сделать? В общем, остались мы с матерью одни. Жилье — хуже некуда, соседи — пьянчуги. Денег не было. Мать пошла работать на завод в горячий цех. Иногда ездила на свидания к отцу. Он, конечно, первое время писал прошения, чего-то добивался. Потом перестал. Аппаратное общество всегда было безжалостно к маленькому человеку. Когда я это понял, то решил: все сделаю, чтобы не остаться «маленьким человеком». Но, пробиваясь наверх, не буду ломать чьи-то судьбы. Никогда. Правда, я не сразу до этого дошел…

— Когда погибла твоя мама?

— Мне было семнадцать. Я в институте учился, на вечернем. Днем работал в гаражах, машины ремонтировал. Однажды возвращаюсь с работы, а соседки возле подъезда встречают и начинают жалостно причитать… Ну, в общем, это не лучшие воспоминания в моей жизни.

— Прости, не надо об этом. А что было потом? Армия?

— Об этом тоже не надо. Службу вспоминать не люблю. В общем, отслужил, вернулся домой. Через год и отец из тюрьмы вышел. Он мне всю правду и раскрыл, кто и как ему срок припаял. Пока отец находился в тюрьме, много чего узнал. Конечно, хотел отомстить. Ему для этого и жизни было не жалко. Но прожил он только несколько месяцев, потому что вернулся из зоны развалиной. Он умер, а я точно знал, кому обязан своим «счастьем». Правда, этих людей еще надо было найти и подобраться к ним. Ну, а дальше ты знаешь… в общих чертах.

Нина молчала и сбоку поглядывала на Ярослава. Ей хотелось что-то сказать ему, но она не находила слов. Его рука — крепкая, загорелая, с длинными пальцами — лежала на подлокотнике кресла. Ей нестерпимо захотелось накрыть руку Ярослава своей, но Нина не решалась. Как он расценит ее жест? Вдруг не поймет, что это порыв дружеского участия, знак уважения и поддержки?

— Ладно, уже поздно, — сказал Ярослав, поднимаясь. — Вечер воспоминаний окончен.

— Подожди! — Нина порывисто встала вслед за ним. — Могу я у тебя попросить фотографию твоих родителей?

— Зачем? Ничего интересного, обычные люди. Но, если хочешь…

Ярослав, отпер ящик письменного стола и вытащил оттуда альбом. Другой же ящик оставался закрытым.

— Там — тоже фотографии? — указывая на запертый ящик, спросила Нина.

— Нет, скорее документы. Но не те, о которых ты думаешь.

— Я вовсе ни о чем таком не думала, — смутилась Нина и стала поспешно листать альбом.

Старые фотографии напоминали кадры из добрых фильмов конца шестидесятых. Была какая-то надежность и бесхитростность в этих лицах, в сетчатых «шведках» и капроновых блузках с цветастыми штапельными юбками. То были люди, молодость которых проходила на стадионах и водных станциях, на танцплощадках и в заводских клубах, в кинотеатрах и на вечеринках «в складчину». Они, как и ее родители, тоже были из поколения «стиляг», но стиляг не центровой элиты, а рабочей среды.

Нина засмотрелось на семейную фотографию, сделанную, очевидно, в маленьком районном фотоателье. Типовая схема: ребенок сидит между напряженно улыбающимися родителями. Совсем еще малыш, но в нем уже угадываются черты нынешнего Ярослава. Мать — стройная, белокурая, с миловидным лицом — бережно держит его за ручку. И одет малыш с иголочки. Детдомовская девчонка, никогда не знавшая родительской ласки, была, наверное, образцовой матерью и женой. А отец Ярослава — плечистый, с простым лицом и доброй улыбкой — казался воплощением надежности. Дальше — маленький Ярослав на велосипеде, Ярослав-подросток — с футбольным мячом, Ярослав-юноша — на паруснике, среди яхтсменов. Потом было несколько армейских фотографий. На трех она узнала Костю. Дальше — Ярослав на пляже с двумя симпатичными девушками. Затем — пикник в лесу, и Ярослав сооружает треножник над костром. Тут Нина поймала себя на мысли, что разглядывает не столько родителей Ярослава, сколько его самого. Она вернулась к началу альбома, еще раз всмотрелась в лица людей, которых больше нет. На одной из фотографий отец Ярослава был заснят, очевидно незадолго до смерти и узнать его было трудно. Нина закрыла альбом и отдала Ярославу. Ей хотелось сказать ему что-то приятное и она похвалила его родителей:

— Твои мама и папа были, наверное, очень хорошими людьми. У них такие добрые лица.

— Да, в молодости они были добрые. Но потом жизнь их озлобила. Посмотрела? Ну, все, больше не

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату