сравнению с нашей последней встречей он выглядел отдохнувшим. Интересно, подумал я, как скоро он меня заметит. Чем раньше это произойдет, тем труднее будет разговор. Сразу поднимет голову, значит, нервничает, — верный признак, что Фанни все ему рассказала. Если же так и не оторвется от своей газеты, значит, спокоен, — то есть, скорее всего, не в курсе. Каждый мой шаг вроде бы подтверждал первую версию: Сакс пребывал в неведении, еще ничего не зная о моем предательстве. Я дошел до закутка, а он так и не поднял головы.
— Загар у вас, мистер Голливуд, что надо, — сказал я.
Пока я протискивался на сиденье напротив, Сакс несколько секунд оторопело смотрел на меня и лишь затем улыбнулся. Казалось, он меня не ждал и мое появление в ресторане явилось для него полнейшей неожиданностью. Разумеется, это было бы чересчур, и я успел подумать, что он просто сделал вид, будто его отвлекли. Если так, то газета была всего лишь прикрытием. Он машинально переворачивал страницы, уставившись в них невидящим взглядом, и ждал, пока я подойду.
— Ты тоже неплохо выглядишь, — заметил он. — Холода, похоже, тебе не во вред.
— После зимы в Вермонте это тропики.
— И чем ты тут занимался, пока я терзал в Голливуде свою книгу?
— Ты — свою, я — свою. Каждый день я приближаю катастрофу на несколько абзацев.
— Далеко продвинулся?
— Одиннадцать глав из тринадцати. Конец уже просматривается.
— Когда думаешь закончить?
— Даже не знаю. Месяца через три-четыре. Может, быстрее, а может, наоборот. Лучше не загадывать.
— Надеюсь, дашь мне прочесть.
— Спрашиваешь! Ты будешь первым, кому я покажу рукопись.
Официантка подошла взять заказ и прервала наш разговор на середине. С тех пор как я поселился в этом квартале, я частенько заходил сюда пообедать, и официантка меня знала. Эта дружелюбная толстуха в светло-зеленой униформе, с седыми волосами, завитыми мелким бесом, умело лавировала между столиками. Из завитков выглядывал желтый карандаш. Писала она другим, торчавшим из кармана передника, а этот носила, гак сказать, на всякий пожарный. Сейчас уже не вспомню ее имя, меня же она называла «дружок» и всегда останавливалась поболтать о том о сем — пустячок, а приятно. Хотя в тот день я был не один, между нами завязалась обычная беседа, о которой я упоминаю только для того, чтобы стало понятней состояние Сакса. Он не вставил ни единой реплики (случай небывалый), и не успела официантка отойти от столика, как он тут же продолжил разговор с прерванного места. Только тут я осознал степень его волнения. К еде он практически не притронулся, пил кофе и курил сигарету за сигаретой, а бычки гасил в мокром блюдце.
— Работа — вот что важно, остальное ерунда, — произнес он, сложив газету и бросив ее рядом на сиденье. — Я хочу, чтобы ты знал.
— Ты это к чему? — спросил я, хотя сразу все понял.
— К тому, чтобы ты не занимался самоедством.
— А почему я должен заниматься самоедством?
— Вот именно. — Сакс вдруг расплылся в улыбке, почти блаженной. — Но, зная тебя, боюсь, что именно этим ты и занимаешься.
— Ты, кажется, решил сегодня говорить загадками.
— Питер, расслабься. Фанни мне все рассказала. Не переживай.
— Что она тебе рассказала? — задал я глупейший вопрос. Его невозмутимость почти лишила меня дара речи.
— Про то, что случилось в мое отсутствие. Удар молнии. Ахи и трахи. Со всеми подробностями.
— Даже так? Ничего не оставив для воображения?
— Можно и так сказать.
— И что дальше? Сейчас ты мне вручишь визитную карточку и предложишь связаться с твоими секундантами? Стреляться надо, разумеется, на рассвете, и место должно быть соответствующее. Например, Бруклинский мост или монумент героям Гражданской войны на Гранд-Арми-Плаза. В эпической декорации. Два маленьких человечка на фоне огромного неба, вороненая сталь пистолетов поблескивает в лучах восходящего солнца. Что скажешь, Бен? Такой вариант тебя устраивает или ты предпочитаешь американский стиль? Расквасить мне нос и вразвалочку выйти из салуна? Как скажешь. Выбор за тобой.
— Есть еще один вариант.
— Еще один! — Я медленно закипал, продолжая ерничать. — Вот уж не предполагал, что у нас такой богатый выбор.
— Богаче, чем ты думаешь. Мой вариант самый простой. Мы съедаем наш обед, я расплачиваюсь, и мы расходимся по домам.
— Плохой вариант. Где драма, где конфликт? Мы должны открыть карты. Если мы просто разойдемся, я почувствую себя неудовлетворенным.
— У нас нет повода для ссоры, Питер.
— Еще как есть. Я сделал твоей жене предложение. Если это не повод, значит, ни один из нас не достоин ее.
— Тебе непременно надо облегчить душу? Валяй, я готов тебя выслушать. Но, ей-богу, в этом нет необходимости.
— Это впрямую коснулось тебя, и ты так спокоен? Преступное безразличие.
— Это не безразличие. Просто рано или поздно это должно было случиться. Я же не слепой. Знаю, какие чувства ты испытываешь к Фанни. И всегда испытывал. У тебя это на лице написано.
— Инициатива исходила не от меня. Если бы не Фанни, ничего бы не было.
— А я тебя и не виню. На твоем месте я бы тоже не устоял.
— Это еще не значит, что я поступил правильно.
— Правильно, неправильно… Так устроен мир. Мы заложники своей стрелялки, и никуда нам от этого не деться. Иногда мы пытаемся бороться с собой, но это борьба с предрешенным исходом.
— Как это прикажешь расценивать? Как признание вины? Или ты хочешь сказать, что ты невиновен?
— Невиновен в чем?
— В том, о чем мне рассказывала Фанни. Твои левые заходы. Твои романчики на стороне.
— Она тебе про это рассказывала?
— В подробностях. Бесконечная телетайпная лента с именами, датами, описаниями партнерш и так далее. На меня это, признаюсь, произвело сильное впечатление. Я увидел тебя в совершенно новом свете.
— Не стоит быть таким доверчивым.
— То есть Фанни лжет?
— Скорее, она не в ладах с правдой.
— Не вижу разницы. Ты просто формулируешь иначе.
— Речь о другом: Фанни свято верит во все, что она себе придумала. Она уверена, что я ей изменяю, и разубедить ее в этом невозможно.
— А на самом деле ты ей не изменяешь?
— Мне случалось оступаться, но ее фантазия преувеличила это многократно. Если вспомнить, сколько лет мы вместе, мой «послужной список» окажется весьма скромным. У нас с Фанни были свои взлеты и падения, но за все эти годы я ни разу не пожалел о том, что мы женаты.
— Тогда откуда взялись имена всех твоих любовниц?
— Я рассказываю ей истории. Есть у нас такая игра. Я сочиняю истории про свои воображаемые победы, а Фанни слушает. Ее это возбуждает. Тебе ли не знать, что слова имеют власть. Для некоторых женщин это самый сильный афродизиак. Например, для Фанни, как ты и сам наверняка уже успел выяснить. Она обожает грязные словечки. Чем разнузданнее разговор, тем больше она заводится.
— В ее пересказе это звучало несколько иначе. Она говорила не о «воображаемых победах», а об изменах, и говорила очень серьезно. Речь шла о вполне реальных женщинах.
— Она ревнива, и внутренний голос нашептывает ей разные гадости. Мы это не раз проходили.
