— То есть?
— Он сказал, чтобы я забыл о разговоре и шел на три буквы.
Зубик сорвался с места и, словно дикий зверь, начал кружить вокруг стола. Сам он побагровел, шея увеличилась на пару номеров.
— Да что себе этот прусак воображает! — рявкнул он. — Это мое дело! Это наше дело! — Он поднял телефонную трубку. — Панна Зося, прошу вас договорить меня на беседу с комендантом, как можно скорее! А вы, — обратился он к Попельскому, — незамедлительно напишите отчет по вашей беседе! Очень подробный! И на польском языке. И обязательно переведите то, что он сказал вам в самом конце. Чтобы вы пошли, и куда! Ах он, шваб чертов!
— Я не могу перевести этой части нашей беседы, — ответил Попельский.
— Это почему же?! — Зубик расслабил воротничок, его лицо чуть не лопалось от натуги и гнева.
— Поскольку это будет нецензурно. — Комиссар вновь усмехнулся. — Он мне сказал именно то, что и я сказал бы на его месте. Он сказал: 'Иди ты нахер[43], ты, австрияк!'
Зубик встал, как вкопанный. Никогда еще он не слышал, как ругается Попельский. Инспектор был этим настолько изумлен, что открыл рот.
— Пан Попельский, да что вы такое говорите? Он, вам, так вульгарно? Криминальдиректор? И почему 'австрияк'? И что вы на то?
— Похоже, он уловил мой австрийский акцент. А что я на то? А я ответил: 'Иди в жопу, прусак!'
С возрастом Мок вставал все раньше. Быть может, причиной этому было, что он уже не вел столь интенсивной ночной жизни, как, скажем, года два-три тому назад? После усиленных уговоров врачей он пил уже меньше спиртного и очень редко бывал в салоне мадам ле Гёф в 'Маленьком замке над Вислой', в Опперау под Вроцлавом, где когда-то по пятницам всегда находил удовольствие в объятиях двух девушек одновременно. Теперь, если и заглядывал туда, то, возможно, раза три в год, и частенько уходил оттуда, так и не воспользовавшись дамскими прелестями. Вызвано это было, в большей степени, не столько ослаблением его потребностей и жизненных побуждений, сколько чувством чуждости в этом эксклюзивном заведении. Когда-то, когда он был важным функционером в уголовной полиции, его там сердечно приветствовали, а молодые дамы, на которых падал его выбор, весьма серьезно подходили к исполнению собственных обязанностей, при этом делая Моку постоянные комплименты и восхищаясь его личной культурой и прекрасными манерами. Он же, помимо профессиональной компетенции, требовал от девиц только одного — умения играть в шахматы, поскольку эта игра постоянно предшествовала его эротическим эксцессам в 'Маленьком замке'. От мадам же Мок ожидал только умения хранить тайну и резервирования для него в пятничные вечера удобного номера, где он мог есть, пить, играть в шахматы и забывать обо всем на свете в объятиях жриц Иштар. К сожалению, все поменялось в тот самый момент, когда он дезертировал из уголовной полиции в абвер. Мадам ле Гёф, поняв, что Мок теперь уже не столь могущественный человек, что он не способен, как раньше, сделать очень многое, перестала быть услужливой и милой, наиболее красивые девушки теперь предназначались для высших офицеров СС, а мужскую силу капитана ну никак не подпитывали скрытые в стенах окуляры, о которых он прекрасно знал, и которые не раз и не два позволяли ему, когда работал в полиции, того или иного типа схватить в тиски шантажа. В связи с этим, Мок решил отказаться от услуг мадам. Не было у него и никакой постоянной любовницы, поскольку в последнее время, как правило, попадал на женщин, паршивое притворство в деле изображения любовной страсти было ждя него очевидно с первого же мгновения. Не был Мок и идеалистом, и он не верил, будто бы какая-нибудь девица лет двадцати — тридцати с хвостиком лет влюбится в него, то есть — по словам Платона — в мужчину, стоящего на пороге старости, но определенная игра кажущихся страстей ему нравилась. То есть, Мок уже не вел столь исчерпывающей силы ночной жизни, как еще до недавних пор, а его утренние часы все реже были заправлены похмельем. Теперь он каждый день вставал в шесть утра, прогуливался с любимым Аргосом по берегу старинного крепостного рва, покупал '
Шеф гестапо в Бреслау, человек непьющий и вегетарианец, криминальдиректор Эрих Краус, и не знал, что в Моке произошла такая перемена. Назначая встречу на семь утра, не консультируясь относительно срока с фон Харденбургом, он желал унизить Мока, которого откровенно, и с полной взаимностью, ненавидел. Но, вместо похмельного типа с глазами в кровавых прожилках, толстеющего денди, еще пахнущего дымом сигар и духами бесчисленных любовниц, он видел перед собой здорового мужчину с приличным, хотя и не преувеличено большим весом, пахнущего морозом, ветром и дорогим одеколоном.
— Только попрошу не сбивать пепел с папиросы в горшок с пальмой, — дискант Крауса сделался еще тоньше.
— Прошу прощения герр штурмбанфюрер, — издевательски усмехнулся Мок, зная, что одним камнем убивает двух птичек. — Но у вас ведь нет пепельницы.
Краус не позволил себя спровоцировать применением со стороны Мока его звания в СС вместо официального полицейского 'герр криминальдиректор'. Он прекрасно понимал, что никогда не привьет этого обычая у старого, упрямого полицейском, для которого чем-то непонятным и позорящим было то, чтобы политическая полиция использовала титулы полиции уголовной. Другой удар — курение папиросы вопреки четкому запрету, висящему на стене кабинета — был направлен метко.
— Тогда попрошу вас погасить этот вонючий окурок! — взвизгнул Краус.
— Слушаюсь, — ответил Мок и сунул папиросу в землю, заполняющую горшок большой пальмы.
Краус заложил руки за спину и, уже явно успокоившись, прошелся по кабинету. Неожиданно он развернулся на месте и, чуть расставив ноги, остановился перед Моком.
— Как там сотрудничество с криминаль-обер-секретарем Сойффертом?
— Вы меня вызвали только лишь для того, чтобы спросить про вашего Сойфферта?
— А как пошло сотрудничество с полицай-президиумом в Лемберге[44] ? — от уха до уха расплылся в усмешке Краус.
— Вы же знаете, герр штурмбанфюрер. В сотрудничестве мне отказали.
— Поскольку вы грубо отнеслись к их комиссару. — Краус продолжал улыбаться. — Впрочем, оно и хорошо, капитан Мок. К славянскому скоту и следует относиться свысока! Вы поступаете как образцовый член НСДАП, которым вы на самом деле пока не являетесь, но, похоже, вскоре… Что, Мок?
— Вы любите недомолвки, герр штурмбанфюрер. — Мок почувствовал, что Краус уже начинает выводить его из равновесия, и решил сыграть на барских и интеллектуальных комплексах плебея из Франкенштейна[45]. — Недомолвки или же словесные эллипсы. Ваше высказывание 'как там сотрудничество' должно было прозвучать: 'как складывается сотрудничество', а это, последнее 'похоже, вскоре', что, собственно, означает? 'Похоже, вскоре вы им станете', домысливая: 'членом НСДАП'? Можем ли мы использовать не эллипсы, но предложения с нормальным подлежащим и сказуемым?
Краус отвернулся от Мока и подошел к столу. Не спеша, он уселся за широкой, блестящей столешницей. Держался он спокойно, но его истинное настроение выдавала толстая жила на лбу, появившаяся после слов Мока.
— Вам только кажется, Мок, будто бы вы подчиняетесь только полковнику фон Харденбургу, — тихо шипел Краус. — На самом же деле никто не способен защитить вас от меня. Я вызвал вас на семь утра, и что мы видим? Мок прибегает, в соответствии с указаниями. Вежливо, пунктуально, хотя вчера и за воротник себе залил, и потрахался… Да вы полностью у меня в распоряжении…
— Правильно необходимо сказать: 'в моем распоряжении', геррштурмбанфюрер.
— Ну и ладно, ладненько… — Краус стиснул пальцы в кулак. — Что это с самого утра вас на споры тянет… Похмелье, а, Мок? Похмелье замучило? Ладно, к делу. На самом деле вы принадлежите мне и никогда от меня не освободитесь. Например… Ну вот, пожалуйста. — Краус надел очки и начал просматривать лежащую на столе папку. — Так, так, у меня тут задание, в самый раз для вас… Ну просто
