Голова Минотавра

Попельский закрыл глаза. Он уже не мог смотреть на Воронецкого, не мог слушать его искусственный голос, который был то сдавленным басом, то писклявым фальцетом.

— А потом я защитил диссертацию у Лукасевича, — услышал он как будто бы издалека. — Но! Но! Возвращаемся к нашему чтению!

Конечно, со стороны защищающегося были сделаны существенные шаги. Прежде чем приступить к начальным переговорам с научным руководителем, он сменил фамилию, взяв первую же пришедшую в голову. Его нынешнее имя ни в коей степени не могло ассоциироваться с именем Юлиуша, графа Воронецкого, который был в научной среде известен и уважаем за предоставление стипендий малоимущим молодым людям. Его сын не желал, чтобы его ассоциировали с отцом. Ведь это могло угрожать определенной сенсационностью, заинтересованностью работой и т. д. Сам же он желал защититься более-менее тихо и без особенного шума. В первую очередь необходимо было ликвидировать опасность того, что его истинное имя будет раскрыто. Фальшивый аспирант не мог позволить вести индивидуальные дискуссии со своим научным руководителем по работе in statu nascendi. Ведь такие консультации могли обнажить его незнание. На нескольких немногочисленных встречах с профессором Лукасевичем в Варшаве Воронецкий подергивал головой, смеялся сам себе, хлопал в ладоши, одним словом: притворялся чудаком и ученым не от мира сего. Говорил он очень немного, зато все замечания научного руководителя записывал очень даже тщательно. 'Пускай моя работа сама говорит за себя', — повторял он. Поскольку в этой среде хватало даже выдающихся ученых, которые вели себя даже более экстравагантно, чем будущий доктор, Лукасевич и два рецензента приняли этот девиз за добрую монету, тем более, что диссертация и вправду была превосходной, если не сказать — новаторской.

И все закончилось именно так, как он все спланировал. Воронецкий стал доктором философии в сфере математической логики. Душеприказчик графа, знаменитый львовский адвокат, доктор Пржигодский-Новак не видел проблем с новым именем наследника, тем более, что вся процедура смены фамилии была проведена у него в канцелярии. Блудный сын сделался единственным наследником громадного состояния. Он решил осесть в Бараньих Потоках и начать новую жизнь. И так, наверняка, бы и сделал, если бы не страх, который проявлялся поначалу легчайшими уколами, но потом разросся словно раковая опухоль. Воронецкий панически опасался того, что когда-нибудь все узнают о преступлениях. Самой существенной угрозой для него были три особы, три самые главные dramatis personae: Новоземская, Неробиш и Поток В первую очередь, он вонзил в голову Новоземской спрятанный в трости смертоносный стилет. То же самое он собирался сотворить и с головой Неробиш, только это уже было нелегко. Все время к ней кто-нибудь приходил. К ней даже кто-то вламывался, когда сводни не было дома. И в конце-концов, когда для Воронецкого все сложилось тип-топ, под квартиру Неробиш, на улицу Жогалы, подъехал полицейский фургон, и несостоявшуюся жертву арестовали. Все Катовицы гудели по причине бабки, делающей аборты в какой-то норе. Многие женщины дрожали при мысли, что бабка могла наговорить в ходе следствия. Дрожал и Воронецкий. Только Неробиш относительно него ничего не сказала, за что он ей щедро отблагодарил, втайне передав большую сумму денег, благодаря которым та очень даже неплохо устроилась в тюрьме.

— Недавно я получил телеграмму от фон Кригерна. — Голос Воронецкого вновь раздавался с близкого расстояния. — Во Вроцлаве ему попортил крови ваш приятель, некий Эберхард Мок. Только фон Кригерн и не такие сложные проблемы решал, так что сам отстранит его от следствия. — Граф пренебрежительно махнул рукой. — Так что угрозу теперь представлял один только вечно голодный любитель девственниц. Но и тут Господь имел меня в своей опеке. Когда Поток убил полицейского у себя в квартире, в ходе полицейской облавы у него был только один путь бегства: по крыше в соседнюю подворотню, затем прыжок на галерею, где жилище снимал уже я. Я же как раз там был, поскольку уговорился встретиться с некоей прелестной молодой дамой. Так что Потока я приютил в своей холостяцкой квартирке. Там он сидел целых две недели, не выходя никуда, даже в сортир. Срал в ведро, а ссал в сливную раковину. Фуу! Знаете, как воняло!? Немцы говорят: 'воняло по-звериному'. Зверь вонял по-звериному! — Воронецкий вновь рассмеялся. — Через две недели я вывел его темной ночью и привез сюда. Здесь он жил полгода. А сегодня, комиссар, я выдам его в ваши руки. Рассказу конец. Пора появиться Тесею.

Воронецкий откашлялся после долгой речи, потом долгое время молчал. После этого встал, слегка сдвинул ширму и направил свет на колоду для рубки дров, в которой торчал громадный топор. Колода была установлена на пространстве, прикрытом резиновыми фартуками.

— И знаешь, что я придумал, Эдуардик[215]? — Граф поглядывал то на одного, то на другого своего связанного пленника. — Я придумал, как одновременно решить проблему и Потока, и Неробиш. В конце концов, я же доктор математики, я способен размышлять логически и оригинально. Ты помнишь из мифологии, как Тесей убил Минотавра? Ну конечно же, помнишь. Он отрубил ему голову, Эдик. И теперь мы разыграем этот же миф по-новой. Ты будешь новым Тесеем, я же запечатлею все это на кинопленке.

Он ходил по помещению и зажигал дополнительные прожектора. Сейчас он был необычно возбужден — словно режиссер или директор перед театральной премьерой. Навел камеру и запустил мотор, направляя объектив то на Потока, то на Попельского.

— Ты сделаешь это, сделаешь, — говорил Воронецкий словно самому себе, — я же все это сниму. И у меня на пленочке будет замечательный Тесей вместе с замечательным Минотавром. А после я спрячу пленочку у себя в сейфе и буду отдавать тебе приказы. А ты будешь их исполнять. А если не захочешь, услышишь волшебное заклинание, которое звучит так: 'Отошлю пленку Мариану Зубику'. И ты будешь мой, Эдик. Будешь у меня из рук есть, выполнять приказы и просить дать тебе следующие. И вот тебе первый приказ: вытащишь эту дуру Неробиш из тюрьмы и подаришь ее мне. Мне надоело платить этой старой и грязной ведьме…

— Никого я не убью, — прохрипел Попельский.

— Не убьешь? — Воронецкий без труда вытащил топор из колоды. — Тогда…что поделать. Мои люди, мои верные приятели по катовицким временам, вывезут тебя в Брюховицкий лес. Выкопают там ямку, закинут тебя в нее и привалят нашим плодородным черноземом. А твоя любимая Рита не придет на твою могилку… не зажжет свечечку папочке, к которому она так красиво прижималась, как на том снимке…

Попельский, совершенно окаменев, глядел на Воронецкого.

— Не придет… — Граф провел ногтем по острию топора. — Потому что будет далеко отсюда. И там она будет королевой красоты. В каком-нибудь публичном доме Буэнос-Айреса!

Он подошел к Попельскому, замахнулся и вонзил топор прямо у ног полицейского. На рукоять набросил резиновый фартук.

— А если убьешь Минотавра, — сказал он, — то увидишь Риту, которая находится вовсе даже недалеко. А за эти полгода она даже сделалась более красивой. Тут, тут она… И как ей хотелось поздравить тебя с именинами! Если захочешь, можешь даже вернуться с ней домой. Вот только… пожелает ли она? Рядом со мной она станет актрисой, а ты хотел сделать из нее училку по латыни! Думаешь, у меня мало приятелей в кинематографе? Многие из них втихую крутило нехорошие киношки, в которых выступали некоторые мои девочки. Но не бойся! Не Рита! Она у нас настоящая актриса! Так как? Надень фартук! Топор ждет.

Он крикнул: 'Начинаем!', и в помещение вошли два человека, которые привезли Попельского. Один нацелил в него браунинг, второй снял наручники.

Комиссар чувствовал в голове пустоту, он двигался будто автомат, неуклюже надел фартук.

— Начинаю съемку! Мотор! — заорал склонившийся у кинокамеры Воронецкий.

Попельский схватил за цепь, охватывающую шею чудища и потянул тело к колоде. Минотавр начал метаться во все стороны, словно вытащенная из воды рыба. Резиновые фартуки сворачивались и ужасно пищали, соприкасаясь с его мокрой от пота кожей.

— Оглуши его сначала! — крикнул граф. — Иначе тебе никогда не уложить его башку на колоду!

Комиссар поднял топор. Под его руками металось человеческое тело — не животное. Это не была бестия, это был человек, которого нельзя зарезать просто так, словно откормленного хряка. Он должен быть справедливо осужден и повешен в величии права. А что если какой-нибудь златоустый хитрец, какой- нибудь адвокатишка с двойной фамилией выгородит его? Суд объявит приговор: обвиняемого направить на