— Погоди, Уолт, погоди секунду. Просто так — интереса ради — просто попробуй себе представить, что тебе вдруг невероятно повезло: ты все же освоил обе техники и соединил их в один номер.
— «Вверх» и «вперед» одновременно?
— Вот именно, Уолт. «Вверх» и «вперед» одновременно. Что тогда было бы?
— Тогда бы я летал, а то нет? Летал бы, как птица.
— Не как птица, мой юный друг. Как бог. Ты был бы чудом, ангелом, святым. Люди молились бы на тебя и называли великим до тех пор, пока стоит мир.
Почти всю зиму я работал в сарае один. Конечно, коровы и лошадь никуда не делись, но борьба с гравитацией их не интересовала, и они следили за мной тупо и равнодушно. Мастер то и дело заглядывал, смотрел, как идет работа, подбадривал словом-другим, но по делу говорил редко. Тяжелее всего мне пришлось в январе, когда я начал топтаться на месте. К тому времени я научился подниматься в воздух с той же легкостью, что дышать, однако застрял на своих жалких шести дюймах, а о том, чтобы двинуться вперед, назад или пусть хоть вбок, речи быть не могло. Не то чтобы я совсем не понимал, как это сделать, но понимал неправильно, и потому сколько ни бился, сколько ни пытался убедить тело слушаться, ничего не выходило. Мастер помочь здесь не мог.
— У тебя теперь один путь, — говорил он, — путь проб и ошибок, теперь можно идти только так. Ты дошел до самого трудного, а вершин не берут в одночасье.
В начале февраля мастер Иегуда с Эзопом засобирались на Восточное побережье объезжать университеты и колледжи. Пора было решать, куда в сентябре Эзоп пойдет учиться, и потому отбывали они на целый месяц. Нечего и говорить, как я просил взять меня с собой. Они собирались в Бостон, в Нью-Йорк, в огромные города, где были лучшие бейсбольные команды, игровые автоматы и троллейбусы, и трудно было смириться с тем, что я-то ничего этого не увижу. Возможно, будь у меня хоть какие-нибудь успехи, то и перспектива торчать месяц одному в сарае не показалась бы столь печальной, но никаких успехов не было и в помине, и я еще раз попытался объяснить мастеру, что смена декораций — самое то и что потом только работа пойдет веселее. Мастер посмеялся своим снисходительным смешком и сказал:
— Наступит, герой, и твой час, а пока очередь Эзопа. Он, бедняга, семь лет не видел ни машин, ни асфальта, и мой долг отца — показать ему мир. Книги, в конце концов, всего только рассказ о жизни. Наступает момент, когда нужно обрести собственный опыт, узнать, какова эта жизнь во плоти.
— Кстати, о плоти, — сказал я, глотая разочарование, — не забыли бы вы позаботиться о маленьком Эзоповом дружке. Есть один такой опыт, какого он ждет не дождется, пусть уж сунет куда-нибудь, что ж все в руки да в руки.
— Не волнуйся, Уолт. Это включено в программу. Миссис Виттерспун выделила дополнительную сумму специально для этих целей.
— Очень разумно с ее стороны. Может, она когда бы и для меня расщедрилась?
— Безусловно, расщедрилась бы, однако надеюсь, тебе к тому времени никого не придется просить.
— Ладно, посмотрим. Пока все идет как сейчас, мне и самому-то ни до чего.
— Еще одна причина остаться дома и продолжать работать. Трудись — может быть, приготовишь к моему возвращению парочку сюрпризов.
Потому я провел февраль вдвоем с мамашей Сиу, смотрел на падавший за окном снег и слушал, как свистит по канзасским степям ветер. Первые две недели стояли морозы, и в сарай мне идти не хотелось. Не хотелось не то что в сарай, а вообще думать о работе, настолько я был огорчен их отъездом, и большую часть времени я уныло слонялся по дому. Мамаша Сиу целыми днями возилась по хозяйству, хотя нас и было теперь только двое, однако после болезни сил у нее стало меньше и она быстрей уставала. Я все равно приставал, отвлекая ее от дела и упрашивая поболтать. За два с лишним года, прожитых в доме, занятый собой, я редко о ком думал и слишком поверхностно воспринимал окружающих. Я ни разу не задался вопросом, кто они, не дал себе труда подумать, как они здесь жили, пока не появился я. Теперь же мне вдруг неожиданно захотелось узнать все про каждого. Вероятно, потому, что я затосковал — в первую очередь по Эзопу и мастеру, но и по миссис Виттерспун тоже. Когда она жила у нас, мне было хорошо, а после ее отъезда в доме стало ужасно скучно. Вот я и начал спрашивать, а если мамаша Сиу в ответ что- нибудь да рассказывала, они будто бы возвращались и я не чувствовал себя больше таким одиноким.
Несмотря на мои приставания и отчаянное нытье, днем ее редко удавалось разговорить. Разве что вспомнит какой-нибудь случай, пробурчит что-нибудь под нос, и все. Как я ни упрашивал, она почти всегда от меня отмахивалась, но по вечерам, когда садились за ужин, становилась более благодушной. Она вообще была неразговорчива, не привыкла трепать языком и не любила, однако под настроение не прочь была повспоминать и оказалась неплохой рассказчицей. Рассказывала она просто, обходясь без живописных подробностей, но была у нее привычка вдруг задуматься, замолчать посредине начатой фразы, и эти ее паузы создавали потрясающий эффект. Я тогда тоже задумывался, примерял историю на себя, а потом, когда мамаша Сиу опоминалась и вела рассказ дальше, прошлое уже будто стояло перед глазами.
Однажды, без всяких видимых причин, она позвала меня к себе в комнату на втором этаже. Велела сесть на постель, а когда я устроился поудобнее, открыла крышку видавшего виды старого чемодана в углу. Я всегда думал, будто в нем лежат простыни и прочее белье, но в нем, как выяснилось, лежало прошлое: фотографии, бусины, мокасины и платья из сыромятной кожи, наконечники стрел, газетные вырезки и засушенные цветы. Она доставала их все по очереди, раскладывала на постели, садилась рядом на стул и принималась рассказывать про каждый предмет. Все оказалось правда: она и впрямь работала у Буффало Билла, — но что меня поразило, пока я разглядывал старые снимки, так это, какой она была тогда хорошенькой: стройная, с дерзким, смелым выражением лица, с полным набором белоснежных зубов и двумя длинными косищами. Настоящая индейская принцесса, мечта — как в кино, и мне никак не удавалось совместить ту крепенькую, аккуратную девушку с толстой угрюмой старухой, которая вела наше хозяйство, поверить, будто это одна и та же мамаша Сиу. Все началось, когда ей было шестнадцать, сказала она, тогда кто-то первый вспомнил о Плясках Духа, а к концу восьмидесятых это уже распространилось по всем индейским территориям. Времена были тяжелые, наступал конец света, и краснокожие люди решили, что остался единственный способ спасти народ от уничтожения, это колдовство. Индейцев вытесняли из прерий, загоняли в крохотные резервации, кавалерийские части теснили со всех сторон, и слишком их было много, этих Синих Мундиров, чтобы можно было надеяться на победу. Пляски были последним способом защищаться, индейцы собирались и выли, кружились, тряслись, входя в истерический транс, как психопаты в Шотландии или те самые придурки, которые доводят себя до экстаза, чтобы бессмысленным воем просить у Господа речи. От такой пляски — вернее, тряски — можно вылететь из своего тела, и тогда никакая пуля из ружей бледнолицых не догонит, и не убьет, и не напьется твоей крови. Пляски Духа стали плясать везде, а в конце концов и Сидящий Бык со своими людьми тоже. Армейские начальники перепугались — они боялись восстания в резервации — и велели Сидящему Быку, который приходился мамаше Сиу двоюродным дедом, прекратить это безобразие. Старик послал их подальше: в своем типи он может делать что хочет, даже сходить с ума, и кто они вообще такие, чтобы лезть в его личную жизнь? Потому Генерал Синих Мундиров (кажется, имя у него было Майлз или Найлз) позвал Буффало Билла, чтобы тот его уговорил. Сидящий Бык дружил с Биллом с тех пор, как когда-то давно работал у него в шоу, и мало кому из бледнолицых так доверял. Билл примчался в Дакоту на всех парах — бравый солдат, да и только, а Генерал все равно успел передумать и запретил встречаться с Сидящим Быком. Билл, понятно, что разозлился. Разорался и уже повернул было оглобли обратно, как вдруг заметил среди индейцев молоденькую мамашу Сиу (которую звали тогда Та-Чья-Улыбка-Подобна-Солнцу), немедленно подписал с ней контракт и взял к себе в труппу. Чтобы, значит, не возвращаться ни с чем. А ей он этим спас жизнь. Через несколько дней после ее отъезда и вступления в мир шоу-бизнеса Сидящий Бык был арестован, убит в стычке с охранявшими его солдатами, а через некоторое короткое время кавалерийский полк армии Соединенных Штатов уничтожил всех остальных — три сотни детей, стариков и женщин, — вступив с индейцами в бой, названный позже Битвой у Раненого Колена, хотя на самом деле это была никакая не битва, а обыкновенная бойня, когда их просто прирезали, как индюшек.
Мамаша Сиу рассказывала, и в глазах ее были слезы.
— Это Кастер нам отомстил, — сказала она. — Мне было два года, когда его нашпиговали стрелами, а к шестнадцати моим годам не стало нас.
— Эзоп мне рассказывал, — сказал я. — Я, может, чего и спутал, но вот чего точно помню, так это
