— Идея фильма? Мне казалось, кино — это не твоя стихия.
— Пару недель назад я наткнулся на коробку со своими старыми вещами. Первые рассказы, начатый роман, две или три пьесы. Написаны бог знает когда, в ранней молодости. К счастью, не опубликованы. Один рассказ показался мне вполне сносным. Печатать его я все равно не стану, так почему бы тебе не переделать его в киносценарий? Может, мое имя поможет делу. Скажешь продюсеру, что адаптировал неизвестный рассказ Джона Траузе, вдруг он на это клюнет? Не знаю. Даже если им на меня плевать с высокой колокольни, главное, в рассказе есть визуальный компонент, и эти образы, мне кажется, сами просятся на экран.
— Разумеется, твое имя поможет делу. Еще как поможет.
— Короче, прочитай и скажи, что ты думаешь. Это, по сути, черновик, а не готовая вещь, так что не суди слишком строго. И не забывай, это написано зеленым юнцом, я тогда был намного моложе, чем ты сейчас.
— О чем рассказ?
— Для меня он нетипичен, так что тебя ждет небольшой сюрприз. Наверно, его можно назвать политической притчей. Все происходит в воображаемой стране в тысяча восемьсот тридцатых, хотя на самом деле это тысяча девятьсот пятидесятые, и страна узнаваемая. Маккарти, HUAC,[12] «красная угроза», — вся эта зловещая карусель. Идея не нова: всякому правительству, даже в мирное время, необходимы враги. Если таковых нет, их выдумывают, чтобы запуганное население сидело тихо и не высовывалось.
— Судя по ландшафту, это Соединенные Штаты? Или все-таки нет?
— Нечто среднее между Северной и Южной Америкой. Бывшие колонии, получившие независимость, после бесконечных войн и стычек, объединились в огромную конфедерацию. Возникла новая империя — что дальше? Кого назначат в ее враги, дабы удержать своих граждан в страхе, а границы в неприкосновенности?
— И каков же ответ?
— Стране грозит вторжение варваров. Когда-то их вытеснили из приграничных районов, и вот теперь распространяются слухи, что огромное войско захватило окраинные территории и подстрекает к бунту местные племена. Откровенная деза. «Вражеское войско» составляют правительственные солдаты. Такая большая пропагандистская игра.
— Кто рассказчик?
— Секретный эмиссар, прибывший на границу с целью проверить слухи. Он не в курсе сговора на самом высоком уровне. В результате его арестовывают и обвиняют в государственной измене. Ситуация осложняется тем, что офицер «вражеской армии» уводит у него жену.
— Тотальный обман и интриги.
— С одной стороны. И невинная жертва обстоятельств — с другой.
— И называется это?..
— «Империя костей». Рассказ не длинный, страниц сорок пять — пятьдесят, но выкрутить из него фильм, по-моему, можно. Решай сам. Захочешь его использовать — благословляю, не захочешь — отправь в корзину, и мы к этому больше не вернемся.
От Траузе я ушел ошеломленный, онемевший от благодарности, и даже маленькая пытка — присутствие Реджины, провожавшей меня до дверей, — не могла умалить моего счастья. Конверт лежал в боковом кармане моей спортивной куртки, и, когда по дороге к метро я в очередной раз ощупывал его, меня так и подмывало вытащить рукопись и начать читать посреди улицы. Джон всегда поддерживал меня в работе, но этому подарку я был в не меньшей степени обязан Грейс. Ее будущее во многом зависело от меня, полуинвалида, и, чтобы мы смогли подняться, Джон был готов на всё — даже отдать мне на растерзание рассказ. Положим, шанс, что из этой затеи что-нибудь выйдет, был близок к нулю, но не в этом дело. Главным была его готовность раздвинуть границы обычной дружбы, с головой погрузиться в наши внутрисемейные трудности — бескорыстно, не думая о собственной выгоде.
Пока я доплелся до станции «4-я улица», было уже начало шестого, самый час пик. Держась за перила, чтобы, не дай бог, не загреметь вниз, я осторожно преодолел два пролета крутой лестницы и остановился на запруженной платформе в ожидании поезда, совершенно не рассчитывая на свободное местечко. Вагон будет забит под завязку, и, чтобы почитать хотя бы стоя, надо сначала отвоевать себе какое-то пространство. Не успели двери открыться, как я, наплевав на этикет, рванулся внутрь мимо хлынувших навстречу пассажиров. Я был первым, а что толку! Ввалившаяся следом толпа оттеснила меня к середине вагона, и к моменту, когда двери закрылись и поезд начал медленно набирать скорость, меня стиснули с двух сторон так, что я не мог пошевелить рукой, не то что извлечь конверт из кармана. Живая масса, и я с ней, качалась взад-вперед, рывками продвигаясь по тоннелю. В конце концов мне удалось выпростать руку и ухватиться за поручень, но это был мой последний подвиг. На ближайших станциях народ почти не выходил. Если кто и покидал вагон, его место мигом отвоевывали двое новеньких, а сотни неудачников провожали их тоскливыми взглядами в надежде на следующий шанс. Подъезжая к «Берген- стрит», я потянулся было к боковому карману, но тут же получил толчок в спину, после чего людской поток подхватил меня, крутанул в опасной близости от железной стойки и вынес на платформу. Первым делом я проверил, на месте ли конверт. Конверта не было. Толпа по инерции протащила меня еще метра два, прежде чем я заработал локтями в отчаянной попытке развернуться. Двери закрылись раньше, чем я пробился к вагону, и напрасно я колотил по стеклу, машинист даже не посмотрел в мою сторону. Поезд «F» умчался дальше, оставив меня с носом.
После больницы со мной бывали случаи потери концентрации, но, конечно, не с такими фатальными последствиями. Вместо того чтобы держать конверт в руке, я сдуру засунул его в слишком мелкий боковой карман, и теперь рассказ Джона валялся на грязном полу, а во что его превратят подошвы половины обитателей Бруклина, пока поезд доберется до конечной станции «Кони-Айленд», лучше не думать. Такому нет прощения. Джон доверил мне единственный экземпляр неопубликованного рассказа, который, с учетом академического интереса к его творчеству, наверняка стоил сотни, а то и тысячи долларов. Что я ему скажу, когда он поинтересуется моим мнением? Он сказал, что если рассказ мне не понравится, я могу отправить его в корзину, но то была дежурная гипербола, просто шутка, снижающая пафос в разговоре о собственной работе. Понравился мне рассказ или нет, в любом случае он потребует его назад. Как я могу возместить причиненный ему ущерб? Если бы мне кто-то подложил такую свинью, моим первым желанием было бы задушить этого человека.
Не успел я оправиться от удара, как дома меня ждало новое потрясение. Наша входная дверь была распахнута настежь. Сначала я подумал, что Грейс, нагруженная продуктами, прошла сразу на кухню и забыла за собой закрыть. Но беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: Грейс здесь ни при чем. Кто-то залез в квартиру — воспользовался пожарной лестницей и фомкой открыл окно кухни. На полу валялись книги, черно-белый телевизор исчез, а от фотографии Грейс на каминной полке остались жалкие клочки, разбросанные по дивану. Это было похоже на личную месть озлобленного вандала. Из книг пропали самые ценные — романы Траузе и других моих друзей и коллег по цеху с автографами авторов, а также первые издания книг: когда-то подаренные мне Готорн, Диккенс, Генри Джеймс, Фицджеральд, Уоллес Стивенс, Эмерсон. Нет, это не был обычный домушник. Тот, кто нас ограбил, понимал толк в литературе и свой выбор остановил на тех немногих изданиях, которые представляли определенную ценность.
Мой кабинет вроде бы не тронули, зато в спальне учинили форменный разгром. Все ящики комода распотрошили, перевернули матрас, а главное, прихватили висевшую над кроватью литографию Брама ван Вельде, которую Грейс купила в парижской галерее Мейхта. Просматривая содержимое выдвижных ящиков, я обнаружил пропажу шкатулки, в которой хранились ее украшения. Никаких особых ценностей там не было, если не считать бабушкиных сережек с лунным камнем, детского браслетика-талисмана и серебряного ожерелья, которое я подарил ей на последний день рождения. Своей жестокостью и бессмысленностью этот акт напоминал изнасилование: какой-то варвар надругался над нашим заповедным мирком.
Дом и имущество у нас не были застрахованы, и звонить в полицию я не стал. Домовые кражи не раскрываются, так что дело гиблое. Но прежде чем принять такое решение, я выяснил, ограблены ли наши соседи. В доме были еще три квартиры — одна над нами и две на первом этаже. Я начал с нижних соседей. Мне открыла миссис Карамелло. Ее муж, наш суперинтендант, а в прошлом парикмахер, смотрел по телевизору очередной футбол. Их, как можно было ожидать, наша участь миновала. Огорченная моим
