государственной казне и храмах эгистян хранится много денег, постановили отправить в Сицилию эскадру из 60 кораблей. Стратегами с неограниченными полномочиями были выбраны Алкивиад, сын Клиния, Никий, сын Никерата, и Ламах, сын Ксенофана. Они получили приказ оказать помощь эгистянам… в остальном же поступать таким образом, как они сочтут наилучшим для афинян'. (История, IV, 8)
Последняя фраза подразумевает расширение сферы военных действий на острове.
Спустя пять дней Народное собрание собирается снова — для обсуждения практических мероприятий по подготовке экспедиции. Однако на нем неожиданно разгорается дискуссия о целесообразности всего похода. Ее начинает выбранный стратегом против воли Никий. К тому времени Никий — человек уже пожилой и очень богатый. Он не скупится на подарки афинскому народу, притом пользуется репутацией храброго военачальника. Однако Плутарх дает ему иную характеристику. Он пишет:
'Пугливый и нерешительный от природы, он удачно скрывал свое малодушие во время военных действий, так что походы завершал неизменной победой. Осмотрительность в государственных делах и страх перед доносчиками казались свойствами демократическими и чрезвычайно усилили Никия, расположив в его пользу народ, который боится презирающих его и возвышает боящихся'. (Никий, II)
Так или иначе, но у Никия достаточно опыта, чтобы понять всю опасность авантюрного замысла Алкивиада, выполнение которого теперь ложится на его плечи. К тому же он очень недолюбливает Алкивиада. Перспектива делить с ним командование столь неприятна, что Никий решается выступить против уже принятой народом псефизмы. Он подробно анализирует военную ситуацию. Вот некоторые отрывки из его речи:
'Я утверждаю, что отправляясь в Сицилию, вы оставляете у себя в тылу множество врагов, а там приобретете еще новых. Быть может, вы все же считаете, что заключенный вами мир (со Спартой — Л.О.) будет достаточно прочен. Пока вы воздерживаетесь от новых предприятий, мир на словах будет существовать… как только они увидят, что силы наши раздроблены (а к этому мы теперь как раз и стремимся), то нападут на нас… Поэтому нам следует тщательно взвесить все это, чтобы не подвергать наш город опасностям в настоящем его непрочном положении и не стремиться к расширению нашего владычества, пока мы не закрепим того, что имеем… Сицилию же — отдаленную страну с многочисленным населением — если даже и покорим, то едва ли будем в состоянии надолго удержать там наше владычество. И сколь неразумно нападать на страну, господство над которой нельзя удержать даже после победы, зная, что при неудаче мы окажемся в гораздо худшем положении, чем раньше'. (Фукидид. История, VI, 10)
Никий совершенно прав и нам теперь ясно, почему сиракузцы сначала не могли поверить в то, что афиняне затеяли против них войну. Однако, как опытный оратор, Никий знает, что одной правоты недостаточно для того, чтобы склонить на свою сторону возбужденный заманчивыми обещаниями народ. Необходимо еще и опорочить своего оппонента, бросить тень на мотивы его обещаний. Поэтому, без лишнего стеснения, Никий включает в свою речь выпад против Алкивиада:
'И если кто, восхищаясь своим избранием в стратеги, тем более, что он для этой должности слишком молод, советует вам выступить в поход, имея при этом в виду только личные выгоды, то есть желая вызвать всеобщее удивление своим конским заводом (а так как содержание его стоит больших денег, то надеется также извлечь для себя и денежную выгоду на должности стратега), то не позволяйте ему прославиться ценой опасности для нашего города. Поверьте мне: люди такого склада как он, — не только расточители в собственном доме, но и опасны для государства. Дело, однако, слишком серьезно, чтобы недостаточно зрелые люди могли глубоко продумать и твердо вести его'. (Там же, VI, 12)
Заканчивает Никий патетически:
'С тревогой смотрю я на сидящих здесь юнцов, сторонников этого человека, и потому обращаюсь к вам — люди старшего поколения — с настоятельной просьбой: не дать рядом сидящему запугать себя, не позволить упреками в трусости голосовать против войны и не увлекаться, подобно этим юнцам, гибельной страстью к завоеванию далеких стран'. (VI, 13)
Но противник Никия тоже искушен в словесных баталиях. Алкивиад начинает ответную речь с того, что старается обратить в свою пользу выдвинутые против него обвинения:
'Афиняне! У меня больше прав, чем у других, быть военачальником (я должен начать так, поскольку Никий выступил здесь с нападками против меня), и к тому же я полагаю, что я достоин этой должности. Ведь тем, за что меня здесь упрекают, я и мои предки стяжали себе славу, и принесли пользу отчеству. Действительно, великолепие моего снаряжения для Олимпийских игр внушило эллинам даже более высокое представление о нашей мощи, чем она была в действительности, хотя прежде они считали, что война нас совершенно истощила. Я выступил на состязании с семью колесницами (чего не делал еще ни один частный человек до меня) и одержал победу, получив первую, вторую и четвертую награды, да и во всем остальном снаряжении я оказался вполне достойным такой победы. Ведь подобные свершения в силу обычая приносят почет, а возможность их служит доказательством нашего могущества'. (VI, 16)
Речь идет об Олимпийских играх 416 года. (Победам в спортивных состязаниях еще в глубокой древности придавали политическое значение!). Далее следует смелый софистический пассаж, очень характерный для эгоцентрической психологии оратора:
'Совершенно справедливо, что человек, сознающий свое превосходство, не относится к другим как равным себе, так же, как бедствующий ни с кем не делит своей участи. Подобно тому, как оставляют людей в несчастьи, избегая общения с ними, так не следует обвинять и счастливцев за их пренебрежение к людям…'. (Там же)
В этом пассаже не только самовыражение Алкивиада, но и характеристика нравственного уровня аудитории, к которой он обращается.
'Я знаю, — продолжает Алкивиад, — что подобных людей и вообще людей в какой-то области выдающихся ненавидят при жизни (особенно равные им, да и все те, с кем им приходится общаться). Зато после их смерти иные даже притязают на родство с ними (хотя бы и неосновательное), а их родной город не отрекается и не осуждает их, а напротив, восхваляет как благодетелей родины. Вот к чему я стремлюсь, и оттого-то моя личная жизнь подвергается нападкам. Вы же должны судить о том, хуже ли я других управляюсь с государственными делами…'. (Там же)
Далее следуют аргументы в пользу войны в Сицилии, касающиеся главным образом неорганизованности и неискушенности сицилийцев в военном деле. В конце речи Алкивиад обращает против Никия его апелляцию к старшему поколению:
'Итак, пусть не отвратит вас от похода речь Никия, внушающая бездеятельность и сеющая рознь между старшим и младшим поколениями. Подобно нашим отцам, которые все вместе — и стар, и млад — принимали решения и возвысили наш город до нынешнего могущества, старайтесь и вы с присущим вам взаимопониманием еще более возвеличить его. Помните, что юность и старость друг без друга бессильны. Напротив, правильное смешение некоторого легкомыслия, умеренности и точного расчета, пожалуй, наиболее важно в государственных делах'. (VI, 18)
Алкивиад победил — решение о Сицилийском походе было подтверждено. Назначение всех трех стратегов тоже осталось в силе.
Когда афинский флот был уже почти готов к отплытию, случилось происшествие, взбудоражившее весь город. Древние греки почитали бога Гермеса охранителем дорог, и каменные столбы с его изображением — гермы — стояли во множестве на улицах города. И вот, в одну ночь большая часть герм осквернена — изображения Гермеса повреждены. Афиняне подозревают заговор. Начинаются лихорадочные поиски злоумышленников. Назначена награда за донос. Про гермы никто ничего сообщить не может, зато доносят о том, что 'золотая молодежь' в ночных попойках издевается над таинством мистерий, пародирует их. Называют, в частности, и Алкивиада. Его враги стараются раздуть дело.
Участием в особых очистительных обрядах, процессиях и священных плясках мистерий древние греки готовили свои души к беспрепятственному переходу в загробный мир (см. Приложение 1). Поэтому к мистериям относились очень серьезно и обвинение в надругательстве над ними было тяжким. Алкивиад требует немедленного суда, но обвинители, опасаясь возмущения войска, добиваются отплытия флота.
После этого в Афинах начинается настоящая 'охота на ведьм'. Для описания ее предоставлю слово Фукидиду:
'… после отплытия эскадры в Сицилию афиняне вновь взялись за расследование по делу о мистериях и гермах. При этом, не проверяя достоверность сведений доносчиков, афиняне в своей подозрительности принимали все показания без проверки. Так, на основании доносов и улик негодяев, хватали и бросали в
