уже незаразным и вместе с другими членами нашего семейства трепетно ожидал начала грандиозного события у парадного подъезда виллы. Разумеется, на мне были пиджак и галстук. Дай моей матери волю, и я ходил бы при полном параде каждый день, но, к счастью, у отца имелось предубеждение к подобным перегибам, обычным в крупнобуржуазной среде. Он часто повторял, что чопорная одежда крадет у детей детство, поэтому не стоит их одевать подобным образом. Такое у него было кредо.
Торжественность даты была очевидна всем, даже нам. До чего же яркое действо развертывалось перед нами! Зажженные факелы противоречили всем требованиям властей насчет затемнения. Именно тогда я начал кое-что понимать насчет того, как важна роль освещения в моменты, когда вершится нечто великое. Два солдата с автоматами заняли свои посты. Массивные шины лимузина зашуршали по гравию.
У моей матери был настоящий талант молиться. Как она и просила у Бога, два дня нас не беспокоила даже воздушная тревога, не говоря уже о самих бомбежках. Тишина. Перед парковыми воротами собралась толпа зевак. Я увидел Биргит. Из лимузина вышли трое мужчин в длинных тяжелых плащах, коричневых и черных.
Папа заранее надрессировал нас: «Отвесить поклоны с реверансами, а потом марш к себе наверх, и чтобы вас больше никто не видел! Ясно?»
И вот он стоит перед нами, величайший архитектор нашего времени после самого фюрера. Министр вышел на всеобщее обозрение, сложив руки на животе. Этот и другие жесты выдавали в нем человека, любезно-снисходительно участвующего в официальном мероприятии, – так важные государственные мужи посещают, например, детский садик. Зеваки перед нашими воротами выбросили руки в нацистском приветствии, однако никто из них не произнес ни слова.
– Господин министр, это великая честь для меня… – начал отец.
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер. Естественно. – Папа побледнел, словно совершил непоправимую оплошность.
– Господин министр, моя супруга… Мои дети…
Каждый из нас по очереди подавал министру руку. Последним был Кеферлоэр.
– Хайль Гитлер! Кеферлоэр. Управляющий заводами. Господин министр! Какая великая честь! Великая честь.
У Кеферлоэра была привычка повторять самые важные части фраз, несколько понижая при этом голос.
Министр выглядел усталым, однако приветливо произнес:
– Чудесно. Так что же, приступим к главному?
– Прошу вас, вот сюда, прямо. Дети! – Папа подал знак, чтобы мы улетучились.
Послушные попугайчики тут же упорхнули в свою комнату. Солдаты заторопились гасить факелы. А я, воспользовавшись суматохой, улучил момент и бросился к воротам. Зеваки начали потихоньку расходиться. Я ухватил Биргит за краешек рукава:
– Привет.
– Привет, чумовой бубон.
– Как дела у Софи? Ей лучше? Где она?
– Софи больше нет.
– Куда же она подевалась?
– Умерла.
У меня остановилось сердце. Поверьте, я говорю это не для красного словца.
Биргит посмотрела на меня и ухмыльнулась:
– Да ладно. Она уехала в деревню, в эвакуацию.
Я сделал глубокий вдох:
– И когда?
– Вчера.
Я оглянулся. Отец, стоя в окружении автоматчиков, вертел головой
Молнией я метнулся к дому. Папа живо услал меня на второй этаж:
– Ну-ка марш к себе!
Полчаса спустя мама уложила меня в постель:
– Пожелай отцу большого успеха! От всей души. И засыпай побыстрее, хорошо?
Значит, ситуация складывалась следующим образом. Софи эвакуирована. Это означало, что она в относительной безопасности, но очень далеко. Непонятно где. Там, где не падают с неба бомбы. Невыносимо далеко от меня. Спать в такую ночь я не мог. Я встал, выскользнул из комнаты, прошмыгнул на черную лестницу – узкую, винтовую, отлитую из чугуна; пробрался в библиотеку, открыл люк нерабочего подъемника для кушаний и залез внутрь него, оставив дверцу чуточку приоткрытой. Теперь сквозь узкую щелку можно было подглядывать за тем, что происходило в гостиной.
Гости как раз заканчивали ужинать. Мама встала и попрощалась, и в зале остались лишь министр с адъютантами, отец и Кеферлоэр. И еще Эрна, наша страшненькая официантка, она разливала в пузатые бокалы красное вино. Все мертвенно-синие электролампы остались на своих местах, но из-за огромного количества свечей обстановка казалась более уютной.
– Что я вижу?! – вдруг воскликнул министр. – «Петрюс»! 1912 года! Где вы только его взяли?
– Я позволил себе почерпнуть из пары источников, – тихим голосом отвечал папа.
– Надо думать, вы черпали из них не раз. Особенно памятуя о том, какие у вас заводы…
В тот вечер свершилось очень многое, чего тогда я еще не понимал. Какие-то вещи я смог постичь лишь позже, когда приобрел жизненный опыт. Заводы моего отца почти не пострадали от бомбежек, поэтому министр ожидал от них гораздо большей производительности, чем они давали на тот момент. Это я понимал уже тогда.
Думаю, отец весь вечер действовал министру на нервы. Тот нанес нам визит с целью выжать больше продукции из заводов фон Брюккена, а вовсе не для того, чтобы вступать в разговоры об архитектуре. Этого мой отец явно не понимал. И поскольку на практике руководил заводами Кеферлоэр, папа был не в состоянии дать ответы на многие вопросы. Это злило министра еще больше.
– Вино – просто фантастика!
– Благодарю вас.
– Собственно, меня нисколько не удивляет тот факт, что вы, господин фон Брюккен, находите время заботиться о таких вещах.
Министр пил понемногу, однако его язык скоро стал слегка заплетаться. На помощь отцу поспешил Кеферлоэр. Прокашлявшись, он заявил:
– Все наши дела, несмотря ни на что, идут просто отлично. Объем выпускаемой продукции даже при нынешних затруднениях остался почти неизменным. Почти неизменным.
Ответа министра я не разобрал: все-таки сидел высоковато. Сегодня могу реконструировать его слова примерно так: трудности бросают нам вызов, на который нужно реагировать принятием соответствующих мер. Стагнация – никакое не достижение.
– Вы совершенно правы, – отвечал отец. – Мы делаем все, что в наших силах. В свое оправдание осмелюсь заметить, что техническая сторона вопроса находится за пределами моей профессиональной компетенции. Ведь вам хорошо известно, что я не экономист, а архитектор, чья специальность – неороманские культовые сооружения, – область, которой, насколько мне известно, интересуетесь и вы…
– Однако сегодня мы говорим на другую тему.
– Естественно. Но, во всяком случае…
Я не совсем точно понимал, что происходило в тот вечер в нашей гостиной. Я был, по сути, еще ребенком, и помню скорее свои эмоции. Отец говорил очень много лишнего, однозначно. И это еще мягко сказано.
Он разорялся на тему древних церквей, говорил о том, что они значат для традиций немецкого народа. Честно говоря, мне было немного стыдно за него. Министр присутствовал здесь в роли подстрекателя войны, в роли командующего, а вовсе не архитектора.
