разум! Даже заставляя меня краснеть за страсть нашу, ты заставляешь меня уважать твои ошибки; ты внушаешь мне восхищение, хоть я и разделяю укоры твоей совести… Укоры совести! Да тебе ли их испытывать?.. Тебе, которую я любил… тебе, которую я не в силах разлюбить. Разве преступление может приблизиться к твоему сердцу?.. Жестокая, возвращая это сердце, принадлежащее мне, возврати его таким, каким оно было мне отдано впервые.
Что ты сказала? На что осмелилась намекнуть? Ты в объятиях другого!.. Другой будет обладать тобою!.. Ты не будешь моей… или, что всего ужасней, будешь принадлежать не мне одному! И мне суждено испытать эту страшную пытку! Видеть, как ты изживешь самое себя!.. Нет!.. Лучше потерять, чем делить тебя с… Почему небо не вдохнуло в меня мужество, равное по силе порывам моей страсти!.. И тогда, — прежде чем руку твою осквернят эти роковые узы, отвергаемые любовью и порицаемые честью, — я вонзил бы в твою грудь кинжал, обескровил бы твое непорочное сердце, дабы ты не запятнала его изменой. Чистую кровь твоего сердца я смешал бы с кровью, пылающей в моих жилах неугасимым пламенем. Я пал бы в твои объятия, я запечатлел бы на твоих устах последнее лобзание… и вкусил бы твое… Умирающая Юлия… нежные глаза, угасающие в смертной муке… престал любви — грудь, пронзенная моей рукой… кровь, кипящим ключом изливающаяся из нее вместе с жизнью… Нет, живи и страдай, неси бремя моей трусости! Да, я бы хотел, чтобы тебя не стало, — но я так люблю тебя, что поразить кинжалом не могу.
О, если б ты знала, что творится в сердце, удрученном скорбью! Никогда еще оно не пылало таким священным огнем, никогда твоя чистота и твоя добродетель не были ему так дороги. Я твой возлюбленный, и сердце мое умеет любить, но ведь я всего лишь человек, а отказаться от неземного блаженства выше человеческих сил. Ночь, одна лишь ночь навеки изменила мою душу. Отними от меня гибельное это воспоминание, и я стану добродетельным. Но роковая ночь царит в глубине моего сердца и тенью своей осенит остаток моих дней. Ах, Юлия, обожаемая Юлия, нам суждено быть вовеки несчастными, так познаем же еще миг блаженства, а потом вечное раскаяние.
Внемли тому, кто любит тебя. К чему одним нам быть умнее всех на свете и с детской наивностью придерживаться воображаемых добродетелей, о коих все говорят, но коим никто не следует? Как, ужели мы будем нравственнее всей этой толпы умников, коими населены Лондон и Париж, где потешаются над супружеской верностью, а на прелюбодеяние смотрят как на забаву! Его не осуждают, о нем даже не злословят. Самые порядочные люди смеялись бы над теми, кто из уважения к браку противился бы влечению сердца. «В самом деле, — говорят они, — проступок существует только во мнении людей — значит, его нет, если все скрыто! Что за беда — неверность жены, если муж об этом ничего не знает? Зато как будет угождать жена, дабы искупить свои проступки![156] Зато как будет она нежна и предупредительна, дабы предугадать или рассеять подозрения мужа. Он лишен мнимого преимущества, но в действительности ему живется еще лучше, а так называемое преступление, вокруг коего поднимают столько шума, — не что иное, как лишняя связь в обществе».
Упаси меня бог, сердечный друг, наставлять тебя в этих постыдных правилах. Я питаю к ним отвращение, хотя и не знаю, как с ними бороться, — совесть моя их оспаривает лучше, чем рассудок. Я не подбадриваю себя на решительный шаг, мне ненавистный, я не влекусь к дорого стоящей добродетели, но мне кажется, будто я становлюсь не столь виновным, когда укоряю себя в своих проступках, а не пытаюсь их оправдать, и, по-моему, величайший грех — желание избавиться от угрызений совести.
Сам не знаю, что я пишу. Душа моя в несказанном смятении, — оно усилилось после твоего письма. Надежда, которую ты мне оставляешь, печальна и мрачна. Она гасит тот чистый свет, который столько раз руководил нами; твои милые черты тускнеют, становясь от этого еще привлекательней. Вижу твое нежное и грустное лицо; слезы, льющиеся из твоих глаз, переполняют мое сердце, и я с горечью упрекаю себя за то, что отныне я могу наслаждаться счастьем лишь за счет твоего счастья.
Однако меня еще воодушевляет затаенное пламя любви, наполняя меня решительностью, которую чуть не сокрушили укоры совести. Да знаешь ли ты, любезный друг, что во всех утратах может тебе принести утешение такая любовь, как моя? Знаешь ли, какую любовь к жизни может вдохнуть в тебя возлюбленный, который не надышится на тебя? Понимаешь ли, что отныне я живу, действую, мыслю и чувствую только во имя одной тебя? Да, чудесный источник моего существования, ведь у меня нет иной души, кроме твоей, я только часть тебя самой; обретая чудесную жизнь в глубине моего сердца, ты не почувствуешь, что твоя собственная жизнь потеряла свою прелесть. Что ж! Мы будем виновны, но зла не принесем, мы будем виновны, но всегда будем любить добродетель. Мы не станем оправдывать свои проступки, — нет, мы будем сокрушаться, вместе их оплакивать, мы искупим их, если это возможно, благотворительностью и добротою. Юлия, о Юлия! Что ты делаешь! И что могла бы сделать! Тебе не уйти от моего сердца, ибо оно сочеталось с твоим!
Давным-давно забыты все пустые планы приобрести богатство — планы, столь жестоко обманувшие меня. Теперь долг мои — отплатить за заботы милорду Эдуарду; он хочет поехать со мною в Англию, считая, что там я буду ему полезен. Что ж, я последую за ним, но каждый год я буду урывать время, чтобы уезжать оттуда и тайно являться к тебе. Если мне не удастся говорить с тобою, зато я буду видеть тебя, зато буду целовать следы ног твоих; один лишь взгляд твой подарит мне десять месяцев жизни. А на обратном пути, вынужденный удаляться от той, кого я люблю, я буду себе в утешение считать шаги, — ведь настанет время, и они вновь приблизят меня к ней! Частые путешествия будут обманывать сердце твоего несчастного возлюбленного. Выезжая лишь для того, чтобы увидаться с тобою, уже в воображении он будет наслаждаться встречей; радостные воспоминания будут приводить его в восторг на обратном пути; наперекор жестокой судьбе унылые годы его жизни не пройдут совсем уж втуне, — каждый год будет озарен радостью, ибо краткие мгновенья, проведенные вблизи тебя, умножась, наполнят всю его жизнь.
У вас нет больше возлюбленной, я же вновь обрела подругу, а вы нашли друга, чье сердце сторицею воздаст вам за вашу утрату. Юлия вышла замуж и сделает счастливым человека порядочного, пожелавшего соединить свою судьбу с ее судьбой. Возблагодарите небо, что после всех ваших безумств она спасла вас обоих, — себя от позора, а вас, лишившего ее чести, от раскаяния. Посчитайтесь с ее новым положением, больше не пишите ей, она вас просит об этом. Подождите, пока она сама вам не напишет. Она это сделает скоро. Вот теперь я и могу убедиться, заслуживаете ли вы моего уважения, способно ли ваше сердце на чистую и бескорыстную дружбу.
Вы так долго были хранителем всех тайн моего сердца, что оно никогда не забудет милой привычки все поверять вам. В моей жизни случилось такое важное событие, что сердце мое хочет вам обо всем поведать. Раскройте же перед ним свое сердце, любезный друг, пускай мои долгие дружеские речи проникнут в самую глубь его. Пусть чувство дружбы заставляет одного из друзей говорить порою чересчур уж многословно, зато оно внушает терпение другому, внемлющему.
Связанная нерасторжимыми узами с судьбою супруга, а вернее — с волею отца, я вступаю на новую стезю жизни, которая оборвется только с моей смертью. В начале ее оглянемся на прошлое, — отрадно вспомнить пору, любезную нашим сердцам; быть может, я найду в ней указание, как лучше провести остаток жизни; быть может, она прольет свет на мои поступки, все еще для вас не постижимые. По крайней мере, вникнув в то, чем мы были друг для друга, наши сердца лучше почувствуют, чем будет обязано одно другому до конца наших дней.
Почти шесть лет тому назад я увидела вас впервые — вы были молоды, стройны, учтивы; я знавала молодых людей и пригожей и стройнее вас, но ни один не волновал мне душу — вам же мое сердце предалось с первого взгляда[157]. Я решила, что в ваших чертах отражается родственная мне душа. Мне показалось, что мои ощущения служили посредником более благородных чувств; да и полюбила я вас, пожалуй, не за наружность, а оттого, что чувствовала вашу душу. Прошло два месяца, а я все еще верила, что не обманулась. «Слепая любовь, — раздумывала я, — оказалась права, мы созданы друг для друга, и я бы принадлежала ему, если бы отношения, подсказанные природой, не нарушались людскими порядками, — если бы на земле существовало счастье, мы бы нашли его вдвоем».
И вы и я чувствовали одинаково, иначе это означало бы, что я обманулась в своих чувствах. Любовь, познанная мной, может зародиться только благодаря родству и созвучию душ. Нельзя любить, если
