— Так ее ж нет.
— Будет.
— Тогда экстренная бригада займется.
— А чего там сегодня?
— Отработка мероприятий, на случай появления больного холерой или чумой.
— Ну, тогда ладно. Они вроде бы уже появились. Хотя пока и не у нас еще. А я думал опять мифические радиоактивные налеты.
— Ну уж мифические. Чернобыль-то не за горами ушедших веков. И не за горами будущих. Хм. Того и гляди, хватит еще. Кому ж готовиться, как не нам?
— Верно, конечно. Вы вот занимаетесь этим — вам виднее. Хотя, по правде, и мне бы надо знать побольше. Да уж так не люблю я всего, что к войне отношение имеет.
— Да причем тут война? Забудьте. То и впрямь были мифы. А сейчас всеобщий человеческий идиотизм мирной жизни. Грязь, разрушенная экология, разгильдяйство…
— Ну, верно, верно, Александр Витальевич. Ну, почему не побазланить? Привычка отбиваться от дурачеств прошлого. А нынешние дурачества еще не освоил. Ведь они в чем-то реалистичны. А я все еще там.
— Да все мы так. И я порой так же занимаюсь этим. Дурачествами.
— Даже праведная любовь не всегда оказывается правильной.
Александр Витальевич ушел. Я его зову Кутузовым нашей больницы. И не только потому, что он занимался военными и псевдовоенными делами больницы, но и был большим дипломатом, лавируя между всеми нами, местным начальством и инстанциями «присматривающими». Он очень умело отступал перед, вечно давящим откуда-то сверху, начальством. Удачно выступал и отступал у нас в больнице. И в результате, мы на хорошем счету, в покое и спокойствии. Так сказать: «Ан, глядь, а мы в Париже с Луи де Дезире».
Далеко не сразу я понял благодетельность нашего «Кутузова» для больницы и всех нас. Он беспрерывно что-то от нас требовал, а на самом деле все расписывал на отчетных бумажках сам, не больно-то отвлекая нас от основных занятий и забот. Ведь, вообще-то, где-то там, в заоблачных высотах, начальству нужны были лишь правильно составленные и разумные отчеты. А мы, сдуру, все больше о больных говорили. А нам отвечали: «Да это, само собой, разумеется, но вот».
Короче, он пошел своим путем, а я в операционную. Операция была типовая и проходила она типично, не сильно отнимая у меня силы моральные и физические. Все шло по путям, отработанным почти за полвека, стояния у столов. А потому, пока работали руки, мозг параллельно витал в воспоминаниях обо всем, так сказать, паравоенном прошлом моем. И началось с военных занятий в институте.
Пока шел разрез, остановка кровотечения, обкладывание салфетками, перевязывание нитками, прижигание электрокаутером, у меня в голове всплыла картина моего экзамена на военной кафедре. Принимал его у меня старый генерал в отставке. Про него говорили, что он в шестнадцатом году окончил юридический факультет Варшавского Университета и с той поры армию не покидал до самой старости, когда принялся передавать свой боевой опыт студентам медикам. Это и давало нам право, молодым кобелькам, посмеиваясь и поглядывая на его чудачества, похмыкивать и повторять друг за другом: «Что делает армия с человеком!»
Смешной был, но добрый, да пожалуй, и не больно куртуазный старик. Ума палата!
Пока я сидел и готовился по билету к ответу, генерал проверял боеготовность и патриотизм экзаменующейся девочки. «Вас по заданию командования бросили в тыл к немцам!» — прокричал он вдруг. «Да» — прошелестев, подтвердила задание девчушка, тряхнув косичками, которые в ту пору были у каждой студентки, что поощрялось военной кафедрой. На прически, короткие стрижки смотрели косо, ибо возможная вычурность коротковолосости мало соответствовала их представлениям о патриотизме. Прическа — это не косы, это нечто космополитическое в глазах ревнителей приоритетов русской жизни и науки. «И для решения поставленной задачи, вам придется жить с немецкими офицерами!» Голос его звенел на уровне Левитановского чтения приказов Верховного Главнокомандующего. Девочка испуганно таращила глаза и торжественно молчала. «А!?» — настаивал генерал. «Что?» — ответила будущий офицер медицинской службы. «Вы б смогли?» — по-солдатски выпучив глаза, пронзал ее взглядом генерал. «Так точно, товарищ генерал». Все были удовлетворены — и генерал, и она, и мы, сидевшие в ожидании подобных проб на боеспособность. «Да-а, — с еще большим удовлетворением протянул экзаменатор, думая, по-видимому, как усилить проблему проверок и воспитания, — Вот вы в плен попадете — вас, как женщину, в первую очередь изнасилуют!» Напряженное молчание в экзаменационной аудитории. Генерал посмотрел на девочку и завершил: «Благодарю за отличный ответ» Девочка вспрыгнула со стула, вытянулась и отрапортовала: «Служу Советскому Союзу!» Кстати, через год студентка эта стала единственной сталинской стипендиаткой на нашем, курсе, где на обоих факультетах училось около шестисот человек.
А потом отвечал я, попутав строй батальона то ли в атаке, то ли в обороне, не уверено рассказав о методах чистки автомата, и, уж совсем неуверенно сочиняя преимущество карабина перед «винтовкой капитана Мосина», бывшей на вооружении нашей армии во время войны. Но генерал благодушно объяснил мне, что в рукопашном окопном бою карабин удобнее, потому как короче. Зато я бойко протараторил, что имел в виду Сталин, поминая в своей речи великих русских полководцев. Когда я сказал об их подвигах, боях, времени их существования, генерал с усталым видом перебил меня и то ли от радости и удовлетворения, то ли от переутомления от наших ответов и своих вопросов также поблагодарил за хороший ответ. Но потом, полистав журнал, призадумался и уж откровенно устало спросил: «А почему вы так много пропустили лекций?» «Дурак был, товарищ генерал!» Тут уж полным счастьем и удовлетворением засверкал лик генерала, выпускника юрфака из Варшавы, и я получил в зачетку свою, вполне, устраивающую меня отметку.
Все были довольны. Так сказать, паравоенные компромиссы. Ни ему, ни нам не хотелось бороться ни за чистоту военных знаний, ни за отношение достаточно уважительное к нашим персонам. Да тогда-то такое и в голову попасть не могло. Да и, вообще, бороться! Бороться, значит, не иметь собственной линии, а идти вслед, или против, но по кем-то проложенной дорожке. Борясь с чем-то, с кем-то обязательно нахватаешься немножечко того же и от тех же. С кем подерешься, от того и наберешься.
Ну, да ладно. Непроходимость, действительно, оказалась на уровне наших предоперационных предположений. Мы сравнительно споро освободили кишки от спаек, и, не особо мешкая, двигались к завершению операции. Началась опять стандартная, типовая часть работы и я, уж раз заведшись на одну тему, стал и дальше вспоминать военное прошлое моего, не познавшего фронта, поколения.
Мой товарищ учился в университете. Это был тихий отличник в школе и также продолжал поддерживать сей свой статус и в годы студенчества. В детстве отмечали его музыкальную одаренность… Ну, может, не одаренность, но некоторые способности, безусловно, были, что дало право маме обучать его игре на скрипочке. Хотел он этого или нет, маму не интересовало. По тому анекдоту: какая разница между террористом и еврейской мамой? Ответ: с террористом можно договориться. Свой слух, забросив музыку, он в дальнейшем, спасибо все же маме, использовал для изучения иностранных языков. Говорят это качество способствует восприятию чужой мовы. А учиться он пошел по естественно-технической стезе.
Начались занятия на военной кафедре. Как отличник по духу, он сидел за первым столом у входа в комнату, где проходило обучение ратным делам. Вошел военный наставник во всем блеске погон и мундира, остановился у двери близ нашего героя и, согласно уставу, возгласил: «Здравствуйте, товарищи студенты». Обученные в школах детской подготовкой к войне за светлые идеалы, и, вспоминая демонстрацию родной военной мощи на парадах и в кино, группа дружно ответила: «Здравия желаем, товарищ полковник».
После занятий, мой, одаренный музыкальными способностями, товарищ обратился к своим одногруппникам: «Вы разве не слышите, что наш дружный ответ, не только сродни, но абсолютное подобие лая. Слышите? Гав-гав-гав-гав». Согласились и проверили звучание все вместе. Получается. Отличник, забыв, что прилежание входит в статус, заработанный им за годы учебы в школе, вдруг занялся саморазрушением: он предложил в следующее занятие ответить на приветствие, таким образом, и уверено утверждал, что никогда никто, будь это даже маршал, не заметит подмены. И все согласились провести эксперимент.
Розыгрыш вещь опасная. По крайней мере, не корректная. Розыгрыши всегда основаны на том, чтоб подложить кому-то подлянку, попортить нервы, жизнь, репутацию, обнажить не лучшие черты товарища
