Карина пила кофе по утрам и я, будто опять с ней завтракаю.
Ну, выпил кофе. И что? Не хочу ничего ни писать, ни читать, ни смотреть телевизор. Теперь это называют депрессией, вместо наших: плохое настроение, хандра, тоска. «Аглицкий сплин» — Пушкин наше всё. Моё всё: Я вас любил, любовь ещё быть может в моей душе угасла не совсем; но пусть она вас больше не тревожит, я не хочу печалить вас ничем… — Вот именно, моё всё — … Как дай вам Бог любимым быть другим. Ну, причём тут… Дома нет почти никаких записей. Вспомнилось — мне бы сейчас опять девятую б Бетховена. Вот уж совсем не причём. Крыша едет. Лучше быстрей на работу. Там люди, там суета. Суету ругают. По её поводу иронизируют. Но я знаю — суета спасительна. Пока суета вокруг — жизнь продолжается.
Не хочу возиться с завтраками, с едой… Хочу в люди, на работу, где, впрочем, я тоже уже не нужен. Отоперировался. Моя работа была мне наркотиком. Привыкание. Зависимость. На работе мне будет легче.
Выпил кофе. Утро завершил. Впереди рабочий день. Ну, конечно!? Сел на диван поближе к телефону.
Жду. Молчит.
А может, я всё идеализирую?
Идеализирую! Не знаю. Не знаю…
А как это было у нас первый раз? Я приехал к ней. До этого лишь разговоры сердца и души. Уже переплелись, но слов не было. Я уже чувствовал себя притянутым, повязанным, обречённым… Я ехал и ещё думал, старый осёл, как сказать, что сказать, с чего начать, можно ли… Мой опыт полублядского существования пятнал чистое поле моих нынешних помыслов. Сердце заходилось, но не от предвкушения удовлетворения чувственных вожделений, а просто от близкой возможности быть рядом. Я не знал: как сказать, как сидеть. Я только чувствовал, что надо молчать. Вот, когда я понял всю ублюдочность моего опыта, совсем не имеющего отношения к сегодняшнему и радостному и опасливому смятению. Что я, по сравнению с душой чистого человека! Я еду. Ждёт! А она думает, как себя вести?
Открыла дверь. И сразу: «Я люблю вас, Борис Исаакович. Очень люблю». Я её обнял и старался спрятать лицо, стесняясь набежавших слёз. И всё. И никакой политики, никакой игры, никакой дешёвой интриги, вытекавшей из всех опытов мира. И мы сели на диван, она приткнулась ко мне. Не сразу… я расстегнул ей кофточку, поцеловал грудь… и остановился. Мы сидели и она развернулась… Нежно, легко, словно облако, надвинулась на меня… Целовааала… Я целовал… «Кариночка, снимем юбку?» — шепнул я, робея самого себя, будто это и впрямь пришло ко мне впервые, как во втором десятилетии моей жизни. Карина встала и молча сняла юбку, разделась…
Так, сидя, мы… Да, да, она сверху, словно облако надвинулась на меня и всё скрылось в тумане…
И после, я совсем не усталый, голый, продолжал сидеть и обнимать её в той же позе, как и перед… И наслаждался неземным теплом её голого тела.
Мы молчим. Мы прекрасно молчали. Где мои годы? Я чувствовал себя восемнадцатилетним неумехой. Что сказать? Что сейчас сделать надо?
Опыт-то мой, ведь действительно, ублюдочный. Я, впавший в юность. Она чистый ребёнок…
Или я идеализирую?..
5
Борис Исаакович собирался на конференцию по сосудистой хирургии в Саратов. Предварительно он повидал многих московских участников конференции на заседании Хирургического общества. Там он и встретился с одним доктором, которая когда-то проходила ординатуру в его отделении. Она и тогда на него произвела довольно благожелательное впечатление.
Роман тогда не состоялся. Но что говорить — попытки были. Однако Оля, так её звали, по-видимому, уже была в каком-то романе и все попытки Бориса проваливались в пустоту. Они продолжали общаться. Порой и по делу приходилось встречаться. Он сохранял желание, оставшееся от, сравнительно, недавнего прошлого. Но все его попытки она решительно отметала.
В этот раз, при встрече на Хирургическом обществе, она очень обрадовалась, что они оба едут в Саратов. Борис Исаакович сказал, что он едет на вокзал за билетами, поскольку, больница эту функцию не взяла на себя. Оля попросила купить и ей билет.
Борис Исаакович купил билет в СВ. Билет, сказал, привезёт прямо на вокзал. Встретились они в метро и вместе пришли к поезду. Оля не очень сетовала, что им придётся ехать вдвоём в купе.
В пути они долго обсуждали свои работы. Борис Исаакович занимался артериальной патологией. Операциями при склерозе. У него были весьма неплохие результаты при склерозах аорты и ног. Немало ног ему удалось уберечь от ампутаций. Оля занималась венозными болезнями. Короче интересы их были достаточно близкими.
С собой они, уже вполне по европейски не брали, как когда-то, какую-либо снедь. Однако бутылка коньяка у Бориса в сумке лежала. Ужинать они пошли в ресторан, благо он был в соседнем вагоне. В ресторане к ним присоединились ещё некоторые участники конференции. Попировав вагонно в коллективе, они вернулись и ещё немного продолжили уже купейно припасённым коньяком.
Конечно, коньяк немножко убрал те условности, которые их обоих сдерживали.
Разговор перешёл на прочитанные книги, просмотренные спектакли, снова на больных, которых им доводилось лечить, на общих знакомых. В какой-то момент Боря поцеловал руку Оле. Она не возражала и руку не убрала. В конце концов, Оля всегда относилась с большой симпатией к своему старшему товарищу, который в какой-то степени, был и её учителем совсем в недавнем прошлом. В Боре тоже, как говорится, взыграло ретивое, больше, чем это следовало бы для транспортного романа.
В Саратове они не расставались и, вовсе, не хотели обрывать, возникшую, пока счастливую, связь в Москве. Да, командировки вещь опасная… Или наоборот. Это уж как повезёт.
Впереди Москва. Семьи. Теперь не сломать бы прошлое.
Я недолго сидел дома и буквально через три недели после операции уже сидел за рулём. Карина в первые дни приходила ежедневно и чего-нибудь приносила из магазина и, порой даже чего-то и стряпала. Но в основном, эту деятельность я освоил сам. Бывала и Лена. И тоже помогала мне по хозяйству. Наконец, приехала и дочка, которая весьма облегчила мой одинокий послеоперационный быт.
Карина всё же приходила и поскольку чаще всего дома была дочка, то её мимоходные ласки в виде поцелуев при встрече и прощании, поглаживание по голове, прочие мелочи меня только ещё больше возбуждали. Я ни разу не возобновлял тот разговор, что был у нас незадолго до начала моего обследования. Карина, как бы, и запустила, завела сложности наших отношений, разрушив ту идиллия, в которой пребывал я, мы. Но, может, и в искупление и, продолжая заботиться обо мне, возбудила процесс обследования, который и привёл к операции.
Как-то, когда она уже не так часто «могла» приехать ко мне или я «не мог» по её словам приехать к ней. Она мне позвонила… Да — по телефону, и опять Борис Исаакович. Давайте не будем встречаться. Нет, Борис Исаакович. Я встретила… Я люблю, Борис Исаакович.
«Мне отмщение и Аз воздам». За всю жизнь мою.
Девочка, родная моя. Что ж, такова судьба. Может, не будем разрывать наши дружеские контакты? Я к тебе обращусь и как к специалисту. Ведь ты сама говорила, что надо будет проверить у вас моё сердце. Я считаю, что с ним всё в порядке. Но, как сказано: «Ты сказала» И может, она считала это дело своей обязанностью. Да, да: интеллигент даёт меньше, чем обязан, а даёт больше, чем имеет право. И вот результат. Меня оперировали. И она опять бы со мной в контакте. Имитация любви вокруг операционного стола. Или иллюзия любви? Не верю.
Я благословляю день нашей встречи.
Я благословляю свою операцию и моё послеоперационное больничное житьё.
Вряд ли, я не верю, но может, действительно, наша любовь, а скорее её разрушение, и привели меня
